Когда ты оказываешься на самом дне, то падать уже больше некуда. Или ты стремишься выбраться наверх, или тонешь окончательно. Или к свету или не различаешь лица людей. Я знаю, что не стремлюсь различать имена снующих вокруг силуэтов. Свой выбор я сделал. Я не знаю, можно ли назвать это похуизмом или мне просто нравится не обращать на то, что происходит в реальности вокруг меня внимания.
Знаешь, у кошек, говорят, девять жизней. А я только за это лето прожил три. Я давно исчерпал свой лимит, но это как ниоткуда взявшиеся аптечки в игре на дэнди. Не желаешь ты их брать, но так просто получается. И почему только этими сраными аптечками нельзя делиться. Почему их также нельзя навязать, как жизнь навязывает мне?
Мы стремимся жить, когда приходит пора умереть и хотим умереть, когда следует жить.
Моя вторая жизнь этого лета, наша вторая жизнь так и останется для меня загадкой.
Я всегда удивлялся, почему ты так не любил окна. Ты боялся к ним подходить, наглухо завешивал их шторами. Если становилось невыносимо жарко, открыть форточку ты просил меня и был готов ползать передо мной на коленях, лишь бы это сделал я, а не ты.
Сейчас мне, наоборот, хочется сорвать всю эту никчёмную ткань. Шторы, тюль, сетку, предохраняющую от насекомых.
Но всё, что я сейчас могу сделать своими трясущимися руками - это сорвать тканевый узор всего с пары петель.
Может это всё сраный кокс, а может у меня окончательно поехала крыша, но эти шторы, они на ощупь...они такие...как твоя кожа. И целовать пыльную, грязную, старую ткань, пропахшую сигаретами, наверное, странно.
…Я не помню, в каком именно городе мы тогда играли. Так часто бывает, помнишь столько всего ненужного, столько всего фонового, а когда в твоей жизни происходит что-то важное, то о нем ты не помнишь ни черта. До концерта оставалось несколько часов и я прогуливался по улицам, полным чужих воспоминаний, запахов и голосов. Я пытался собрать слова и мысли во что-то единое и это у меня отчаянно не получалось. Я интуитивно остановился на каком-то очередном перекрёстке. Ха-ха, интуиция, чёрт побери, меня не собиралась подводить.
И дело не в том, что остановился я практически напротив той корявой вывески с нашими мордами. Напротив этой ржавой "доски объявлений", которую, кажется, никто не читал, потому что именно здесь просто некому было это делать. В этом районе никому не было дела до нашего концерта.
Рядом с ней стоял ты. Стоял, курил и улыбался. Первое, что мне бросилось тогда в глаза - это острые локти, длинные пальцы и тонкие запястья при достаточно массивных руках. Ты стоял и смотрел на меня, практически не моргая. Ты смотрел на меня так, что я не мог понять, знаешь ли ты, кто я такой или просто издеваешься надо мной своей улыбкой. Это было какой-то изощренной пыткой, но мне это нравилось.
Стокгольмский синдром в своей не самой правильной интерпретации.
Я не придумал ничего лучше, как подойти и попросить сигарету. Нелепо, ведь из моего кармана торчала пачка Mallboro.
"Сегодня как-то слишком душно", - сказал ты, подмигнул мне и протянул открытую пачку Camel'a.
Потом я не нашёл ничего лучше, как пригласить тебя на саунд-чек, а потом я не нашёл ничего лучше, чем смотреть в твои глаза, постоянно в них смотреть во время секса.
Я бы хотел быть упитым в усмерть, обдолбанным на хрен чем угодно в тот наш первый раз. Я хочу, чтобы так было тогда, я хочу этого сейчас.
Твои глаза. Серо-голубые большие глаза. Будто небо, окутанное серым сигаретным дымом, небо, постоянно ожидающее урагана.
В тот день и правда было слишком душно.
Я стягивал с тебя джинсы липкими, вспотевшими руками.
Я задыхался в твоих глазах. Мне это так нравилось.
Мы кончили почти одновременно.
А я даже не знал твоего имени.
На самом деле я просто пытался не смотреть на тебя, но у меня ни черта не получалось.
Твоя белая фарфоровая кожа.
Кажется, мы оба чего-то боялись и ждали бури.
Я назвал тебя принцем. Ты улыбнулся и сказал: "Принц, так принц".
Мы день за днём проникали друг в друга как никотин проникает сейчас в мои лёгкие.
Я продолжал называть тебя принцем. Моим сладким принцем, а ты говорил, что я похож на пажа. Но, чёрт возьми, какой из меня мальчик из дворянской семьи? Хотя, мне было по хуй.
Ты прижимался ко мне ночью и говорил, что тебе жутко и страшно.
Я шептал, что всё в порядке и шторы задёрнуты наглухо.
Но в тот день, последний день нашей летней жизни №2, я не мог закрыть твои веки, как это положено. Впервые за всё это время дым не окутывал твоё небо, твоё небо было спокойно. Я не мог не смотреть в твои глаза, точно также, как в день нашей встречи. Ёбнутая интерпретация того самого синдрома. Я не мог не плакать. Я не мог не радоваться, что ты победил свой страх. Я не мог не проклинать себя за то, что не умею навязывать аптечки. Я шептал тебе "Je T'aime", я не успел сделать этого раньше. Шептал тебе "My sweet prince, you're the one", но уже не в силах был ничего изменить.
Я просрал ещё одну свою жизнь.
Ты победил свой самый сильный страх.
Я сорвал ткань всего с пары петель. Мой тремор не даёт мне сделать большего.
Твоё окно тогда давало полный обзор в твой мир. В когда-то наш мир. Только вместо тебя, там, в этой по-прежнему душной комнате, на стене была единственная надпись - тебе пора узнать моё имя.