Громыхали взрывы, и яркие огни на мгновения преображали темную комнату и сидящего в ней человека. Каждый цвет – по-своему. Алый придавал его ссутуленной фигуре, замершей на краю дивана, демоническое очарование подобравшегося перед броском хищника, зеленый заливал его волнами тоски и безнадежности, делая похожим на старый поросший мхом памятник в заброшенном парке, синий наделял мистическим ореолом и неожиданной сединой, желтый совершал невозможное и все-таки добавлял его силуэту нечто праздничное, хоть и с оттенком печали. И, хотя это могло показаться странным, ни один из них не позволял различить, что сидящий в безмолвной гостиной был юношей семнадцати лет.
Проснувшись уже под вечер, когда отчетливо начало темнеть, он не стал зажигать свет, чтобы полюбоваться на очередное маленькое светопреставление, которое устраивали соседские маги в честь победы над Волан-де-Мортом. Окна гостиной, лишь частично завешанные опрятными занавесками, давали прекрасный обзор всего, что происходило в небе над ближайшими кварталами к северу и востоку от дома.
Он не испытывал ни малейшей радости от этого зрелища, но все-таки оно всегда приковывало его взгляд, позволяя на время погрузиться в уютное состояние отсутствия оформленных мыслей. Пока у празднующих не кончался запас пиротехники, надо заметить, вполне обычной, так как магические салюты вне предназначенных для этого площадок были наспех запрещены, можно было просто сидеть на диване или стоять, прислонившись к столу, и бездумно пялиться в окно, вертя в руках полупустую чашку остывшего чая.
Наверное, магглы всего мира в эти дни испытывали недоумение, наблюдая десятки салютов неподалеку от своих домов. Они не могли понять причину столь пышных празднований, больше всего напоминающих рождественскую эйфорию.
Магический мир праздновал победу.
Маги взрывали фейерверки и считали убитых. Почти в каждой семье, у каждого мага, кроме потерянных для сообщества отшельников, был кто-то, кого забрала эта война.
Он тоже вел собственный список, в котором соседствовали дружеские улыбки, пронзительный изучающий взгляд, мягкое хлопанье крыльев и даже топот маленьких не-человечьих ног. Эти жизни, столь дорогие ему, казавшиеся бесконечными, будто бы рассекло одним взмахом меча. Последовавшая за этим пустота была настолько странной и не похожей на прежнюю жизнь, что он до сих пор не мог прийти в себя.
Но одна смерть стала для него той чертой, за которой он окончательно потерял какие-либо ориентиры. Это был не друг, не родственник… Весь последний год он сам, движимой ненавистью, страстно желал забрать эту жизнь. А теперь это желание представлялось ему черным пятном, которое невозможно смыть.
В его сознании, которое хотелось раз и навсегда очистить одним прикосновением палочки к виску, пусть даже после этого он стал бы тупее тролля, вновь и вновь всплывали слова до тошноты сухо и корректно составленного некролога: «Будучи блестящим волшебником, одним из ведущих экспертов в области зельеварения и защиты от темных искусств… посвятил себя преподаванию соответствующих дисциплин в школе чародейства и волшебства Хогвартс… на протяжении шестнадцати лет безупречно исполнял обязанности декана факультета Слизерин, успешно прививая студентам такие жизненно необходимые для мага качества, как внимательность, собранность и самостоятельность мышления. …Не позволяя себе малейшей слабости… выполнял смертельно опасное задание по внедрению в ближайшее окружение Волан-де-Морта… С момента гибели Альбуса Дамблдора… считался одним из наиболее могущественных сторонников Темного Лорда… потеряв связь с кем-либо из сражающихся против него светлых волшебников, ежеминутно подвергался опасности с обеих сторон… но мужественно и упорно продолжал выполнять возложенную на него миссию. Только после гибели… в самый разгар битвы за Хогвартс, магическая общественность узнала о настоящей роли… в борьбе с Волан-де-Мортом и победе над ним. …Репутация великого светлого волшебника, преданного сторонника Альбуса Дамблдора и одного из самых решительных членов Ордена Феникса была восстановлена благодаря Победителю Темного Лорда Гарри Поттеру… Гарри Поттер был студентом… на протяжении всех лет обучения в Хогвартсе… обучался у него особым способам защиты от Волан-де-Морта… сотрудничал с ним в рамках деятельности Ордена Феникса… По словам Победителя Темного Лорда, профессор… был одним из самых мужественных людей, которых ему доводилось встречать… человеком с несгибаемой волей и удивительной силой духа… К сожалению,… не осталось родных ни в волшебной, ни в маггловской среде… посмертно отдать дань почета и уважения…»
Он помнил эти слова наизусть. Прочитанные лишь единожды в «Ежедневном Пророке», они въелись в его память, как кислота, и каждый раз, когда он, не имея сил остановить себя, мысленно восстанавливал их в воображении, ощущение было сравнимо с тем, как если бы на его незащищенное грудной клеткой сердце действительно лили разъедающую плоть жидкость.
«Магическая общественность узнала…»
Магическая общественность узнала лишь то, что к авторству Победы над Волан-де-Мортом, где огромными буквами значилось его, семнадцатилетнего подростка, имя, следует мелким шрифтом приписать еще одно, встающее рядом с именами тех, кто отдал за эту Победу жизнь.
Он же, Гарри Поттер, Тот-Кто-Выжил-и-Победил, узнал гораздо больше…
Юноша медленно поднялся с дивана и прошел на кухню, все так же не зажигая света. Он знал, что это просторное помещение почему-то выглядит наиболее безлюдным во всем доме и, осветив его, он в очередной раз испытает тягостное изумление оттого, что живет здесь один. Он прекрасно помнил, что пожелал этого сам, однако до сих пор чувствовал себя каким-то потерянным и даже забытым, хотя, на самом деле, забвение теперь грозило ему в последнюю очередь. Порой… и даже слишком часто… в первые мгновения после сна ему казалось, что он лежит в гриффиндорской спальне и рядом мирно посапывают друзья и просто однокурсники… а, может быть, он уже проспал всеобщее радостное утро выходного дня, и теперь ему стоит встать побыстрее и нестись вниз, чтобы успеть отправиться в Хогсмит вместе с остальными… Каждый раз осознание реального положения вещей давалось ему нелегко.
На кухонном столе его ждал открытый пакет с едой из ближайшего фаст-фуда, несколько маггловских газет из почтового ящика, перемешанных с парой более-менее свежих номеров «Пророка», и пачка сигарет с зажигалкой. Нелепая попытка начать курить показалась бы ему бессмысленной еще несколько недель назад…
Несколько недель назад.
Сколько уже? Заливая воду в чайник, он пытался припомнить сегодняшнее число, чтобы высчитать количество дней, прошедших со времени Победы. На шапки газет смотреть себе он запретил. Надо вспомнить самому.
Выходило 23 дня. Мерлин, уже так много! Ему казалось, что все это произошло вчера… позавчера… Усталость, смертельная усталость, долгожданное избавление от боли в шраме и нечеловеческая слабость, будто он только-только пришел в себя после тяжелой операции. Голоса, лица… улыбки, слезы и даже крики отчаяния… Тысячи раз повторенные слова «спасибо», «ты это сделал», «победитель»…
Он знал, что иначе быть не могло, что они хотят выразить ему благодарность. Знал, что совершенно точно этого заслуживает… Он шел умирать и практически умер там, в этом чертовом лесу! За всех них… Но все равно хотелось уйти, исчезнуть, хотя бы на время переложить это бремя славы и всеобщей любви на кого-нибудь другого… Он помнил, что в эти первые дни использовал мантию-невидимку чаще, чем за все время, пока ею владел.
Чайник вскипел. Он налил себе чая и вернулся в гостиную. Фейерверки уже отгремели, и теперь во всем доме стало темно. Пришлось все-таки зажечь свет: щелкнул выключатель, и широкий круг теплого желтого света лег на обстановку комнаты, делая ее довольно уютной. С чашкой в руках он устроился на своем прежнем месте в уголке дивана и начал бездумно прихлебывать чай. Напиток казался непроглядно-черным, будто это был не чай, а какое-то зелье.
Зелье, не позволяющее забыть…
Он вспомнил все в первое утро… утро после его Великой Победы. Нет, накануне он не забывал… он просто вообще ни о чем не думал… Воспоминание обрушилось на него беспощадной волной, лишило дыхания, заставило потерять почву под ногами. Перед глазами встала темная, чудовищно грязная комната и черная фигура на полу у стены. Человек, более всего похожий на большого смертельно раненного нетопыря, неотрывно смотрел на него. Белые, почти светящиеся пальцы пытались зажать рану, чтобы не текла кровь… чтобы он, Гарри, не видел этой крови, которую так страстно мечтал пустить.
Он видел перед собой врага, заклятого врага. Привычно хотелось поднять палочку и ударить заклинанием… тем, которое нельзя применять. Но он смотрел на ненавистное лицо и не мог пошевелиться. Что-то было не так… Что-то до невозможности неправильное крылось в этой измученной позе, в изгибе бледных губ и, более всего, в кромешно-темном взгляде, живом, неразгаданно-исступленном, более осязаемом, чем прикосновение. На миг Гарри даже показалось, что он не знает этого человека… что не его провожал глазами после уроков, каждый раз сжимая кулаки… не на нем хотел выместить всю свою злость и отчаяние после смерти Сириуса… не за ним бежал после падения Дамблдора, собираясь разорвать его же собственным заклятьем… Это был кто-то другой!
Мертвенно-бледные губы разомкнулись, умирающий попытался что-то сказать, но льющаяся в горло кровь не позволила ему произнести ни звука. Гарри показалось, что второй рукой, которую он не прижимал к шее, тот пытается подать знак, чтобы юноша приблизился.
Не оглядываясь на Рона и Гермиону, стоящих позади него, Гарри опустился на колени перед своим бывшим учителем. Внезапно безвольно лежащая рука схватила его за мантию, потянула вперед. Гарри невольно наклонился еще ближе, хотя приближаться к этим неистово сверкающим глазам было страшно. Почему-то жутко. Будто бы их лучистая тьма могла навсегда изменить весь окружающий мир.
- Собери… - донесся до Гарри еле различимый хрип пополам с кровавым бульканьем.
Гарри увидел перламутрово-белые струйки воспоминаний, медленно стекающие по неподвижному лицу, подобно замерзающим на морозе слезам. Он растерялся, не представляя, куда мог бы поместить эти воспоминания. Его по прежнему не отпускал пронзительный взгляд, и, испытывая на себе его сверхъестественную силу, Гарри не мог сомневаться в том, что они имеют огромную ценность.
Вдруг он почувствовал, как в его руку ложится маленький флакон для зелий. Это Гермиона, предусмотрительно носящая с собой огромное количество полезных вещей в маленькой на вид сумочке, отыскала сосуд для воспоминаний. Торопясь - боясь, что не успеет, и одновременно пытаясь не думать о том, почему так холодеет в груди, Гарри кое-как собрал всю полупрозрачную субстанцию в хрустальный флакон и закупорил его пробкой.
Умирающий на мгновение смежил веки, словно бы позволяя себе краткий отдых после тяжелой работы. Но в следующий миг его черные глаза вновь впились в Гарри.
- Тебе больше… не нужно… меня ненавидеть… - с неимоверным трудом проговорил он, и Гарри показалось, что каждое слово пропитано густой теплой кровью, клокочущей в его горле.
Юноша замер, не смея подняться с колен. Он мог лишь бессильно наблюдать за тем, как гаснут эти мятежные глаза… и вместе с ними словно бы гаснет какая-то часть реальности, огромная и совершенно ему неизвестная.
Наверное, уже тогда он начал что-то понимать.
Потом он бежал обратно к Хогвартсу… замершие, словно заколдованные, картины разорения замка… неподвижно лежащие защитники… трупы нападающих… Он не останавливался, потому что знал – стоит это сделать хотя бы на миг: подойти к чьему-то неподвижному телу, попытаться помочь сражающимся, и цепкие лапы реальности не отпустят его, не позволят сделать самое важное… закончить все.
Оказавшись в кабинете Дамблдора, он, не раздумывая, нырнул в Омут памяти и погрузился в воспоминания Снейпа. Ему открылось то, что он никогда не смог бы даже заподозрить: Снейп был способен любить. И он любил мать Гарри… Когда-то давно Лили была гораздо более близким другом угрюмому черноволосому мальчишке-изгою, чем популярному среди однокурсников задире – отцу Гарри. Но затем произошли события, воздвигшие стену между ними, столь несхожими, а потом Лили умерла. Молодой Пожиратель Смерти, подслушавший роковое пророчество, Снейп винил в ее гибели только себя… Ранее, надеясь спасти ее, он, не задумываясь, переметнулся на сторону Дамблдора и поклялся выполнить все, что попросит великий маг. Несмотря на то, что тому не удалось предотвратить трагедию, Снейп согласился выполнить свою часть договора. Он выплачивал этот долг Дамблдору на протяжении нескольких лет. Шпионил, безупречно выполняя роль правой руки убийцы Лили, и одновременно присматривал за Гарри… Он всегда был рядом, придерживал, часто даже осаждал, но неизменно старался уберечь… Гарри просто не знал…
Просто не знал...
Когда в очередном воспоминании Снейпа прозвучали роковые слова Дамблдора «И убить его должен сам Волан-де-Морт, Северус. Это самое важное»… Гарри наконец-то понял, для чего ему было доверено это немое признание, понял, чего от него хотел мудрый и могущественный наставник, до последнего не раскрывавший всех карт. Он услышал спокойный голос Снейпа, спрашивающего «Значит, мальчик… мальчик должен умереть?», и это было последнее, что он пропустил в свое сознание, прежде чем провалиться в черную пропасть отчаяния. Понимание необходимости собственной смерти оглушило его и выместило прочь все остальные мысли и чувства. Едва ли он когда-либо испытывал подобное, и теперь, вспоминая это состояние, Гарри не представлял, как умудрился не сойти с ума, как смог совершить то, что в итоге привело его к Победе.
Но потом, когда все уже закончилось… в то самое первое утро после… Гарри начал вспоминать то, что, казалось, должно было ускользнуть от него, затеряться среди неосознанных и не принятых разумом воспоминаний.
Произнося слова о неизбежности смерти Гарри, Дамблдор закрыл глаза. Он говорил все это, не желая, а, может, и боясь посмотреть на Снейпа. И поэтому старый волшебник не заметил того, насколько спокойный тон Снейпа не соответствовал выражению его глаз… Но незримый Гарри, стоящий позади них, увидел, как от природы бледное лицо профессора зельеварения стало совершенно белым, а взгляд - остановившимся, словно в его грудь вонзили отравленный кинжал.
Потом, когда Дамблдор решился взглянуть на собеседника, Снейп попытался уверить его в том, что ему совершенно безразлична судьба Гарри, и важно лишь то, что имеет отношение к Лили, но каким-то неведомым образом юноша безошибочно распознал ложь. Снейп лгал, скрывая от Дамблдора свои истинные чувства по отношению к нему, Гарри, и юноша это отчетливо видел.
Почему? Зачем он это делал?
Лежа в уютной постели в «Норе» и почти не ощущая избитого, измученного тела, Гарри обнаружил, что знает ответ. Знает безошибочно, как если бы ему доверил эту тайну тот, кто пожелал хранить ее все эти годы.
Его последний взгляд… после увиденного в Омуте памяти, а еще более – после того невидимого, что пропитывало все поздние воспоминания… он уже не казался Гарри столь необъяснимым.
Это был взгляд освободившегося ото лжи и личин, последняя возможность поведать истину, какой бы дикой она ни была.
Чай остыл, а юноша все также продолжал держать в руках чашку, будто пытался согреть от нее замерзшие пальцы, хотя в доме вовсе не было холодно. Еще один вечер тихо соскальзывал в ночь. Привычно не хотелось включать телевизор, который всегда был его отрадой в одинокие вечера, когда Дурсли куда-нибудь уезжали… в далекой прошлой жизни, которой, возможно, никогда и не было.
Он помнил то утро до мелочей, до самых незначительных звуков и запахов, составляющих обычный хаос реальности… Это было первое утро его новой жизни.
Шагая по Запретному Лесу, будучи уверенным, что идет на смерть, Гарри думал, что если бы ему было позволено остаться жить на этой земле, он наслаждался бы каждым новым мигом, просто вдыхая воздух, никуда не спеша, не замирая от страха и опасения, что кто-то может выстрелить Авадой из-за ближайшего дерева.
Но вот он остался жив, а Волан де Морт был мертв, с ним было покончено навсегда… с плеч был снят неподъемный груз ответственности, долга, предназначения… а эта жизнь почему-то казалась ему такой чуждой, незнакомой… будто бы он – древний воин, выпавший из горнила сражения и внезапно оказавшийся в веке космических кораблей.
Здесь, в этом незнакомом ему мире скорбное молчание окутывало гостеприимную «Нору», в которой никогда раньше не стихали веселые голоса обитателей… на полу залов полуразрушенного Хогвартса лежали тела погибших учеников и учителей… в доме, которого он никогда не посещал, в кроватке спал его крохотный будущий крестник, в одночасье ставший сиротой…
Он не понимал, как жить здесь… что делать… что говорить оставшимся в живых…
Он надеялся, что ему все-таки будет позволено хотя бы прийти в себя… что ему дадут на это немного времени. Нужно было расставить все по местам, решить, с чего начать. Его ждали, и он знал, что должен появиться там, где его ожидают.
Но в тот момент своим единственным настоящим долгом он считал возвращение в Визжащую хижину. В этом заброшенном здании все еще лежало тело в раскинувшейся по полу черной мантии… и никому не было известно, что оно там… кроме Рона и Гермионы, но они едва ли вспомнили о нем…
Вряд ли кого-то волновало, куда подевался предатель. Ликующий волшебный мир наверняка сквозь пальцы смотрел на необходимость разыскать всех бывших приспешников Волан-де-Морта, считая, что этим они успеют заняться и после всеобщего празднования Победы.
Гарри помнил, как он спустился на первый этаж, застав в гостиной всю семью Уизли. Они не говорили друг другу ни слова, просто держались вместе, рядом, словно опасаясь оставить друг друга в одиночестве. Боясь что-то нарушить, будто бы проходя по залу с невероятно хрупкими механизмами, которые могут сломаться от любого случайного дуновения, он невнятно пробормотал извинения за то, что должен отлучиться, и выскочил из дома.
Дальнейшее… как он трансгрессировал в Хогсмид и начал искать тех, кто был готов пойти с ним за телом Снейпа… как вновь оказался в грязной нелюдимой комнате… как кто-то из его спутников с помощью магии поднял тело в воздух и заставил медленно плыть вслед за ними… все это превратилось в сознании Гарри в какой-то странный кинофильм, в котором участвовал актер, очень похожий на него самого, но все ж таки не он… Единственным, что он осознал, как свое собственное действие, были слова, обращенные к профессору Макгонагалл, на лице которой, при виде мертвого Снейпа, отразилось крайнее отвращение… Наверное, именно тогда Гарри впервые испытал эту новую боль, которая с тех пор стала его привычной спутницей…
Юноша поежился и решительно потянулся за пледом, перекинутым через противоположный от него подлокотник дивана. Спать совершенно не хотелось, и он не представлял, как сможет скоротать эту ночь. Наивное детское желание написать кому-нибудь письмо и немедленно отправить с совой вспыхнуло и тут же погасло. Кому он может написать? Джинни? Она забеспокоится, примчится сюда, но при этом будет все время нервно посматривать на часы, пока он не измучается чувством вины и не отпустит ее обратно. Рону и Гермионе? Результат будет похожим, только вместо целомудренных поцелуев будут их участливые взгляды и попытки заговорить о чем-нибудь несущественном, «чтобы отвлечь его от его мрачных мыслей». Невиллу или Полумне? Матери Тонкс – единственной, кто остался в живых у маленького Тэдди? У всех них сейчас свои заботы, все пытаются хоть как-то наладить жизнь, чтобы… чтобы не сидеть вот так, с пустым взглядом, раз за разом вспоминая то, что случилось…
А он просто не мог иначе. Что-то надломилось внутри, разладилось в нем, и теперь он мог лишь создавать видимость того, что привыкает к новым условиям. Для них, для тех, кто преуспел в этом гораздо больше него. Кто-то наверняка уже сделал вывод, что он спятил, не выдержал всех этих потрясений. Друзья считали, что он просто зациклился на одном, не в силах вырваться из порочного круга. Они верили, что это пройдет.
А он вновь и вновь вспоминал слова: «Тебе больше… не нужно… меня ненавидеть…», и чудовищная стена воздвигнутого им храма ненависти вновь и вновь представала перед ним. Да, он был ребенком, когда впервые испытал это чувство, ему подсунули фальшивую ненависть, которую он с готовностью подхватил и понес, будто флаг… Каждый новый год обучения давал ему еще одну вескую причину для того, чтобы ненавидеть его, и под конец он желал его смерти едва ли не сильнее, чем смерти Волан-де-Морта. Да, он попросту не мог предположить, насколько тонка была грань, на которой шпион поневоле балансировал между своими и чужими, между жизнью и смертью… его воображения никогда не хватило бы на то, чтобы в последних словах Дамблдора различить мольбу о смертельном ударе, а не о спасении…
Но эти доводы казались каким-то нелепым сбивчивым лепетом, когда он представлял себе тот ад, в котором существовал его заклятый враг. На протяжении стольких лет! Если бы он был не одинок в том, что делал, если бы был хоть кто-то, кому небезразлично, жив он или нет, возможно, он не чувствовал бы себя просто орудием… Хотя тот Северус Снейп, которого знали и недолюбливали практически все ученики Хогвартса за исключением подлиз слизеринцев… отталкивающе-холодный и ядовитый, точно самое опасное из его собственных зелий… всегда представлялся Гарри человеком, менее всего нуждающемся в чьем-либо понимании и поддержке. Возможно, таковым он и был… но теперь юноша знал, что в этой почти идеальной броне была брешь. И каждым жгуче-ненавидящим взглядом, каждым сорвавшимся с губ резким высказыванием он, Гарри, расширял ее… не подозревая о том, что безжалостно подтачивает силы своего последнего защитника.
Теперь уже навсегда останется тайной причина, по которой Снейп решил внушить Гарри столь сильную неприязнь к себе… юноша боялся предположить, что с самого первого момента их встречи… нет, это было бы слишком!.. Но, так или иначе, на протяжении всего времени он педантично придерживался своей роли и ни единым словом или жестом не выдал того, что Гарри узнал лишь после рокового приказа Волан-де-Морта преданной Нагайне.
Юноша порывисто натянул на себя теплый плед и постарался устроиться полулежа, опустив голову на подлокотник. Какой-то, наверное, самой будничной частью сознания он прислушивался к царящей в доме тишине, чуть разбавленной обычным для маггловских домов электрическим гулом, но воображение упрямо воссоздавало эпизоды из его прежней жизни в Хогвартсе… те, в которых присутствовала надменно-прямая черная фигура преподавателя зельеварения. В душе Гарри его образ был накрепко связан с ощущением унижения, несправедливой обиды, бессильного гнева и желания отомстить. Даже после всех усилий, направленных на то, чтобы отменить, забыть темные эмоции, которые владели им после того, как он увидел смерть Дамблдора от рук Снейпа, этот образ оставался враждебным… Уничтожая в памяти Снейпа-убийцу, юноша находил лишь Снейпа-мучителя, чьи язвительные насмешки причиняли его подростковому самолюбию столько боли. Слизеринский декан никогда не упускал случая отчитать Гарри, подчеркивая слабые места в его подготовке к предметам и особенно – отсутствие способностей к зельеварению, без конца сравнивая его с отцом и лучшим другом отца Сириусом в их самых недостойных качествах, а более всего – жестоко высмеивая его особое положение среди сверстников, приписывая Гарри банальную жажду славы и известности любой ценой.
Но когда Гарри начинал вспоминать моменты, в которых Снейп был вынужден действовать, а не высказывать свое отношение к чему-либо, связанному с ним… все становилось менее однозначным. Ему, одержимому разросшейся до небес неприязнью, было не до «разборов полетов», он не давал себе труда вспомнить, как Снейп упрямо пытался удержать его в воздухе во время первого для Гарри матча игры в квиддич, когда никем не подозреваемый профессор Квирелл заколдовал его метлу… как быстро Снейп материализовался в Визжащей хижине, в которой Гарри с друзьями оказались в обществе оборотня и беглого преступника… как на глазах у нескольких Пожирателей смерти зельевар снял с Гарри заклятие Круциатус, ловко апеллируя к желанию Волан-де-Морта расправиться с мальчишкой лично… Юноша подозревал, что все это – лишь малая часть тех усилий, которые прилагал Снейп для того, чтобы жизни Гарри ничего не угрожало. Он понимал, что самые трудные сражения, которые приходилось выдерживать лже-Пожирателю смерти, происходили в резиденции Темного Лорда.
Так скольким же он обязан своему бывшему заклятому врагу? В скольких совершенно неизвестных ему битвах пришлось выстоять этому человеку, чтобы мальчишка Гарри Поттер продолжал жить, ходить в школу, нарываться на неприятности, действовать всем на нервы и, в конечном итоге, осуществлять свою миссию, об истинном смысле которой не ведал он сам? И, знай Снейп о том, что Дамблдор готовит жертвоприношение этого мальчишки ради мира во всем мире, стал бы он с той же неукоснительной точностью выполнять дальнейшие приказы главы Ордена Феникса? Почему-то Гарри был уверен в том, что ненавистный ему учитель сделал бы все возможное, чтобы спасти его…
Закутавшись в плед так, будто спасался от лютого холода, юноша все-таки закрыл глаза, хотя твердо знал, что сон не придет к нему еще несколько часов. Он просто лежал в тишине, чувствуя внутри намертво стянутый узел, лишающий каких-либо сил, желаний, устремлений… Это чувство – невозможности ничего исправить – было знакомо ему слишком хорошо, за годы постоянных потерь он почти научился относиться к нему как к неизменному спутнику своей проклятой судьбы «избранного»… но никогда прежде его не охватывало такое отчаяние от понимания, что все возможности что-либо сделать остались в прошлом, в области фантазий… в том мире, откуда нет возврата.