Ты:
Яркое, белое, странно тёплое утро. За окном стоит поздняя осень, но ощущение почему-то такое, что вот-вот наступит Рождество и Новый год, а на ёлке зажгутся разноцветные огоньки. Но за окном – вовсе не рождественские каникулы ,а конец октября, а на душе осталось омерзительное послевкусие праздника, когда то, что ожидал, уже произошло, но ты всё равно застыл в ожидании чего-то. Что за чёрт? Кажется, что этим утром вообще не стоило подниматься с кровати.
***
Ты курил длинные тонкие дешёвые сигареты, а я Winston. У тебя были чёрные волосы до плеч, а у меня – неухоженный торчащий светлый ёжик. Ты носил аккуратненькие маленькие чёрные платьица с кружевными чулками, а я вечно таскался в одних и тех же майках и рваных джинсах, ты, мягко прощупывая почву, медленно шёл к смерти, я же нёсся к ней на всех парах. Ты знал, что делал, а я самоуничтожался.
***
Ты был весь такой пластиковый, словно вылитый из формы. Просто кусок пластмассы со взглядом куклы Барби. Я просто подошёл к тебе и заговорил – ты сидел у барной стойки на вечеринке по поводу моего Дня рождения . Конечно, к тому времени все уже успели забыть о том, чьё именно это др. Виновник торжества нужен только до третьей стопки – позже в нём отпадает надобность. Вот так глупо и банально. Просто нетрезвое увлечение. Тебя звали Брайаном, мы разговорились и ты сказал, что играешь в группе. Мы уже болтали о всякой ерунде, и вдруг ты спохватился, что не знаешь моего имени.
-Леви.
-Ещё раз очень приятно, Брайан.
Мы были пьяны, полны жизни и наркотиков. Конечно, этот вечер мы закончили у тебя. Ты задыхался, когда кончал, казалось, что ты умрёшь сейчас же, на этой мокрой от пота простыне, но потом ты просто плакал. Ты рассказывал мне что-то о себе, пока я впрыскивал себе героин. Тоска, твоя тоска, тоска в твоём голосе, казалось, смешивается с кровью и героином в моих венах. Ты медленно, дрожащими руками, курил одну сигарету за другой. И каждую – словно в первый раз: подолгу не мог чиркнуть пламенем зажигалки и прикурить, кашлял, неумело, двумя пальцами, скидывал пепел.
Позже я понял: ты всё в этой жизни делал, словно в первый раз. Ты жадно затягивался каждым днём, словно сигаретным дымом. Ты ненавидел жить, но тем не менее хватался за каждый её клочок. За каждый клочок так отвратительной тебе жизни. Ты жил жадно, словно в первый и последний раз совершая простейшие вещи. Но не многие видели, что за этой неестественной для тебя жаждой жизни, скрывалось твоё сумасшедшее желание скорее расходовать себя, растратить на всё подряд. Лишь бы не жить, лишь бы не смотреть. Получалось, как в глупой игре наоборот.
До моего появления в твоей жизни ты никогда не заботился о завтрашнем дне. Ты жил, как мотылёк – однодневка. Ты напивался и накачивался наркотиками до бессознательного состояния, снимал и отдавал с себя всё, себя всего, кидал на ветер все свои деньги. Ты растрачивал всё это только для жуткого предвосхищения того, что завтра никогда не наступит. Что ты надолго – надолго останешься в сегодняшнем вечере, а потом канешь в пустоту вместо завтрашнего дня.
Я заставил тебя думать о завтрашнем дне. Ты был неуловим в своих алкогольно – наркотических загулах, я же был ещё более неуловим. Первое время мы в каком-то роде соревновались за это своеобразное звание, позже ты сдался и признал мою победу. Только эта победа была метафорична. В действительности это было всего лишь огромное поражение длинною в жизнь. Прости, но это же очевидно, что оставаясь с тобою рядом дольше, я втянул бы тебя в своё это поражение. И ты не смог бы выбраться, поверь. Ты заботился обо мне, вытаскивал из моих рук поломанные иглы, забинтовывал порезы, вызывал скорую или пытался откачать меня своими силами. Когда я в очередной раз выходил из больницы или из реабилитационного центра, мы запирались в нашей квартирке на окраине Люксембурга. Я целовал твои руки, ладони, глаза. Я шептал тебе что-то обнадёживающее, что-то вроде того, что «мы всегда будем вместе» или «не бойся, малыш». Ты дрожал подо мной, шептал что-то в порывах страсти. Я целовал твои сухие, чувственные губы, смотрел в пустые глаза с расширенными зрачками. Ты хотел мне верить, но не мог. Ты же видел мои глаза. Они всегда выдавали меня, всегда.
***
Мы почти никогда не ругались, но в тот февральский вечер твои эмоции, казалось, отражались даже в твоих вечно пустых глазах.
В тот день я вернулся домой не так уж и поздно, но, как обычно, в полном неадеквате. Я ввалился в нашу квартирку, чудом найдя дверь и встречая носом все косяки. Ты подорвался с табуретки в кухне, отбросив флакончик чёрного лака для ногтей, и подбежал ко мне, грязному и воняющему алкоголем. Ты молча затолкал меня в ванну, стал отмывать. Твои губы шевелились, но ты, видимо, говорил очень тихо, и из-за гула льющейся воды, я тебя не слышал, поэтому мне казалось, что ты до сих пор молчал. Ты был весь мокрый от жары, пара и напряжения, которое ты прилагал, чтобы повернуть меня с боку на бок. В твоих маленьких тоненьких ручках с синяками на венах, никогда не было достаточно сил, чтобы поднять моё тщедушное, но всё равно что-то весящее, тело. Я, сначала тупо лежавший в ванне и рассматривающий потрескавшуюсю кафельную плитку на стенах, внезапно залюбовался твоим лицом, немного раскрасневшимся и сердито-пустым. Ты выволок меня из ванной, замотал в халат и усадил в кресло. А сам сел напротив. Закурил. Встал, приоткрыл окно. Сел на подоконник спиной к окну, свесив ноги. «Обворожителен, как всегда», - подумал тогда я. Элегантные серебряные босоножки на высокой шпильке, узкие джинсы, которые на твоей тощенькой фигурке всё равно не сидели в обтяжку, тоненький голубой свитер, на шее – тонкая нитка бус. Полуприкрытые веки, трепещущие ресницы, сигаретный дым вокруг лица, приоткрытые губы, влажные от розового блеска. Сначала ты говорил медленно, расставляя акценты, но вскоре перешёл на крик. Метался по комнате, крича, словно мы с тобою два загнанных в угол тигра.
-Ты единственный, ты невероятный, ты ужасный! Ты жестокий, я ненавижу тебя! Ты всегда избит, ты подавлен, ты сам себе враг, ты убиваешь себя, ты убиваешь меня, ты убиваешь нас! Для тебя существует только одно лекарство от всего! Лекарство от тоски, лекарство от депрессии, лекарство от жизни, которую ты ненавидишь! Я понимаю это очарование, ты прекрасно знаешь, что я такой же! Но это деградация, у всего должно быть цель. А что твоя цель?! Смерть, смерть и небытие?! Ты уйдёшь когда-нибудь и оставишь меня тут, так?! Ты – эгоистичная тварь…Я сам такой же, но пойми, если ты не изменишь ситуацию, тогда ты умрёшь, ты умрёшь, ты умрёшь!!!
Ты упал в кресло рядом со мной и уткнулся подбородком мне в грудь. С моих мокрых волос капала вода, смешиваясь на твоём лице со слезами.
-Пойми, ты умрёшь! Ты умрёшь! Ты умрёшь!
Ты начал истерично повторять эти жуткие правдивые слова. Ты вскочил, кидался из угла в угол, словно кто-то дёргал за лески, заставляя тебя хаотично двигаться, словно марионетку. Я закрыл лицо руками, чтобы не видеть этого и почувствовал слёзы на своих ладонях. Я сидел и плакал, забившись в кресло, провожая тебя, мечущегося по комнате, отчаянным взглядом. В конце-концов твоя нога, обутая в босоножку на шпильке, подвернулась, и ты обессилено рухнул на ковёр посреди комнаты. Задыхаясь, ты начал машионально укачивать подвёрнутую ногу, постанывая, словно раненый щенок. По твоим щекам текли слёзы, пополам с подводкой и тушью. Я встал с кресла, и, осторожно присев рядом с тобою, обнял твою трясущуюся спину.
-Я так люблю тебя, - сказал я, словно от этого что-то зависело. – Так люблю…
Твой рот судорожно перекосился, и ты впился в мои губы, словно думая высосать из меня дыхание, которое, я так жалею об этом, никогда не будет принадлежать тебе. Ты бы сохранил его. Зажал бы в руках этот маленький кусочек нашего с тобой счастья, не дал бы ему той ночью выйти из моей груди в последний раз. Не дал бы ему беззвучно раствориться в уже начинающем светлеть небе.
Моя рука нетвёрдым движением нашла застёжку на твоих джинсах, торопливо расстегнув её, я стянул с тебя свитер, в угол полетело твоё кружевное бельё. Ты яростно потянул за пояс моего халата и впился острыми ногтями мне в спину. Я, продолжая целовать тебя, запустил пальцы в твои волосы. И ты, внезапно превратившись в подобие податливой материи, позволил перевернуть себя на живот. Нежно проведя подушечками пальцев по твоим выпирающим лопаткам , я вошёл в тебя безо всякой смазки и стал ритмично двигаться. Ты стонал, и всё ещё всхлипывал, кусая губы. Кончив, я перевернул тебя на спину, и взяв твой член в рот, завершил начатое, заставив тебя кончить. Дождавшись, пока ты уснёшь, я поднялся с пола, пошёл в ванную, в которой из-за закрытой двери всё ещё было влажно, и торопливо вколол себе героин. Игла, сломавшись под моими дрожащими руками, осталась в вене. Почему-то этого мне показалось мало и я, распотрошив аптечку, закинулся ещё какими-то, практически первыми попавшимися, таблетками. С мыслями о том, что в твоей аптечке не бывает таблеток, от которых нельзя словить кайф, я прошёл в гостиную, накрыл тебя своим халатом и лёг возле тебя.
***
Я проснулся от твоих тоненьких всхлипов. Я, даже не открывая глаза, знал, что это плачешь именно ты. За последний месяц моей жизни ты плакал так часто, что я уже успел изучить тебя в те моменты, когда по твоим щекам катились слёзы, окрашенные тушью или подводкой в чёрный, расчерчивающих твоё лицо сотнями линий. Ты осторожно, с помощью пинцета, вынимал иглу из моей руки, и, хотя игла сидела очень прочно, и вся моя рука была в крови, я не чувствовал своей боли. Твоя боль перебивала все чувства, твоя боль захлёстывала пространство, казалось, что всей твоей боли легко бы хватило на то, чтобы сделать несчастным весь мир. Задумавшись, я отвёл от тебя свой взгляд и, похоже, снова заснул, потому что потом ты уже вынул эту злополучную иглу, уже не плакал и уже заново оделся. Ты одел какое-то своё платье, которое уже с неделю валялось на диване – чёрное мини на тонких бретельках из страз Сваровски. Дымилась сигарета, из открытого окна веяло нестерпимым холодом. А ты стоял, босиком, в своём тоненьком платье, расставив руки, напротив окна и безумно улыбался, казалось, получая какое-то мазохистское удовольствие от стояния на пронизывающем холоде, от которого посинели твои губы, и ветер шевелил твои волосы.
Потом ты сидел в углу, поджав под себя ноги, выставив тощие коленки, и смотрел в одну точку отсутствующим взглядом долго – долго. Мне казалось, что эта проклятая ночь должна бы была уже закончиться, но на часах было только два. Когда твоё молчание уже стало оглушать меня. Ты внезапно вскочил на ноги и , медленно подойдя ко мне, уселся рядом.
-Ты знаешь, а я уже смирился, что ты скоро умрёшь. Смирился с мыслью, что надо будет выбирать и заказывать гроб, готовить панихиду, службу в церкви. Что надо будет завесит чёрным покрывалом зеркало в прихожей, что надо будет жить без тебя.
Ты вскочил на ноги и стал смотреть на меня сверху вниз. Твой голос звучал, как шелест сухих листьев.
-Я думаю, это правильно. Может, давай, поедем, выберем тебе траурный венок?
Ты снова стал кричать, ты уже сорвал голос, но всё не мог остановиться. Ты уже перебрал всю свою коллекцию «fuck`оф» и «motherfuck` ов», когда снова отполз в угол.
-Ты думаешь, я не понимаю? Ноя…Это не так! Я выберусь, поверь мне Бри, я выберусь…Всё будет хорошо, верь мне!, - мой голос звучал в тишине, как натянутый трос.
Ты молча вышел в прихожую и стал, не включая свет, напротив зеркала, смутно мерцавшего в темноте. Я последовал за тобой. Потом ты притащил откуда-то кусок чёрного атласа и накрыл зеркало. Сел возле него, закурил. Я неуместно спросил у тебя: «Хочешь кофе?», и ты рассеяно кивнул, рассматривая тлеющую сигарету. Я покорно пошёл на кухню, но только успел заварить кофе, как услышал звон разбившегося зеркала и твои крики. Ты сидел на полу, уставившись на осколки, и кровь из твоих порезанных рук заливала их зеркальную поверхность. Сначала ты шептал, а потом снова перешёл на крик.
-Не умирай, не умирай, не умирай! Пожалуйста, не умирай!
Ты повторял эти слова, словно они могли что-то изменить, и я кричал, перекрикивая тебя в ответ.
–Я не умру! Я не умру! Никогда не умру! Нет, нет! Нет!!
_Не умирай, не умирай, не умирай. Пожалуйста, не умирай! Пожалуйста, нет!
Ты повторял эти слова, как мантру, когда стрелки на часах показывали 3 часа ночи, и мы пили на кухне остывший кофе. Ты повторял их, когда собирался в магазин купить чего-нибудь съестного, потому что мы не ели ничего целые сутки. Ты собирался в магазин на автомате в 3:30, сам не понимая, зачем ты туда идёшь. Ты, казалось, сам испугался этого нашего незаконченного мирка, заляпанных кровью осколок зеркал, моих полувлажных волос и наших с тобой окровавленных рук. Казалось, ты просто пытался сбежать. Я чмокнул тебя в щёку, размеренно отвечая, что «это, конечно, совершенно обязательно – идти сейчас в магазин» и «да, да, конечно, ещё и сигареты закончились», на все твои сбивчивые объяснения. Ты прошептал мне на ухо: «Я люблю тебя» и скрылся за дверью. Я прошептал двери: «Я тоже люблю тебя» и прижался щекой к её старенькой, потёртой обивке.
***
Я долго ещё бил зеркало, пока в его раме не осталось больше щербатых осколков, и пока пол под моими ногами не оказался весь заляпанным кровью. Я взял весь героин, который у нас был, достал из холодильника виски, высыпал на стол горсть таблеток.
Потом пошёл, лёг на нашу кровать и закрыл глаза. Я жду тебя, Брайан. Я люблю тебя, просто люблю. Поэтому я недолжен был быть тебе должен те 4 месяца. Никогда. Почему же я эгоистичная тварь, Бри? Разве это я оставил тебя там, среди окровавленных осколков? Разве не мне ты каждый раз поёшь эти слова со сцены, смутно понимая, что я не слышу тебя, что я остался трупом в том феврале в Люксембурге, в расстеленной постели, в том ожидании тебя? Я никогда не слышал тебя. И я не знаю, хорошо это или плохо. Я ничего не знаю. Ты просто держи меня за руку, как раньше. И плачь. Плачь моими слезами, своей тоской, плачь тоской той бесконечной ночи. Я знаю, что ты чувствуешь это до сих пор, что эта ночь – немного твоя жизнь. И только я знаю, почему ты ненавидишь остывший крепкий кофе, боишься замкнутых пространств и не можешь заснуть февральскими ночами. Только я и тот февраль. ….You're the one who's always choking Trojan
You're the one who's always bruised and broken
Sleep may be the enemy
But so's another line
It's a remedy
You should take more time You're the one who's always choking trojan
You're the one who's showers always golden
Spunk & bestiality well it's an Assisi lie
It's ahead of me
You should close your fly I understand the fascination
The dream that comes alive at night
But if you don't change your situation
Then you'll die, you'll die, don't die, don't die
Please don't die You're the one who's always choking trojan
You're the one who's always bruised and broken
Drunk on immorality
Valium and cherry wine
Coke and ecstasy
You're gonna blow your mind I understand the fascination
I've even been there once or twice or more
But if you don't change your situation
Then you'll die, you'll die, don't die, don't die
Please don't die
Please don't die
Please don't die
Please don't die |
