1
То была третья ночь в этом мире. Уже не под крышей маленького домика с добрыми хозяевами, а в стенах роскошного дворца. Эти стены помнили и зло, и людские слёзы, и звон рабских цепей… Правда, нынешние обитатели дворца были более чем доброжелательными и гостеприимными. Правитель и его слуги окружили двоих пришельцев из другого мира заботой, старались, чтобы гости ни в чём не встречали нужды. А вот насчёт возвращения домой местные жители могли дать только самые расплывчатые советы. Мол, ну вы же маги, вам с магами и разбираться…
Да только в этот поздний час Антон Городецкий, с высоты сорока прожитых лет и со всем своим разномастным опытом, совершенно не ощущал себя магом и волшебником. Хотя бы потому, что сорок лет здесь непонятным образом превратились в тридцать, Силы стало меньше, а непосредственно сейчас Светлый не мог ни заснуть, ни надумать что-либо умное. И не только надумать, но даже и просто уяснить себе ситуацию. Было жарко, несмотря на открытые окна. И там, снаружи, разорялись соловьи и лягушки. Кто громче – прямо скажем, неизвестно. И хорошо ещё, что, хоть все местные существа и разумны – между собой они предпочитают общаться на языке, непонятном для людей и даже для Иных. Поэтому ощущения у дозорного были – словно в походе в юности. Когда ещё веришь, что «поля земляничные будут всегда», когда смеёшься над комарами и над перспективой вскочить с первыми лучами солнца. Когда только ещё решаешь для себя, легко и весело, с какой из девушек познакомиться поближе…
Правда, здесь и сейчас кандидатура была одна-единственная. Но она бы привлекала к себе внимание в любой толпе. И даже не потому только, что красила волосы самым вызывающим образом: одну косу в синий, другую – в зелёный цвет… Ибо даже таким способом этой девушке не удавалось скрыть свою серьёзность и непохожесть на сверстниц. Высокая, тонкая, гибкая. Скуластое смугловатое лицо, чуть похожее на сердечко. Упрямый подбородок, тёмная родинка на щеке. И глаза, напоминавшие камни «тигровый глаз» – карие, с зеленоватым отливом, зеркально блестящие, отражающие взгляд любого, кто пытался понять её душу…
Такая же невольная гостья этого мира, как и сам Городецкий. Только в отличие от него Лена Свеколт нисколечко не была повинна в случившемся. Не она роняла с полки кучу книг и некий артефакт поверх. Она как раз упала, находясь на страницах одной из книг. А в другой был этот мир…
…А в том мире, реальном, родном, была осень… И на углу улицы, как идти от метро к зданию Дозора, куст шиповника удивлял прохожих последними, прощальными цветами. Они были яркими и совершенной формы, они приковывали взгляд среди уличной грязи и под мелким моросящим дождём. Хотелось протянуть руку, сорвать одну из этих розочек и приколоть на грудь, прямо против сердца… И почему-то это была единственная картина, что вставала перед глазами, когда Антон пытался вспоминать свой собственный мир. Говорил себе: «Тебя ведь ждут жена и дочь… волнуются всё больше… с ума сходят… ты только вдумайся, насколько это страшно! И давай выход ищи!» Но слова оставались словами. Будто натыкались на стеклянную стену и не рождали в сознании никаких образов. Перед мысленным взором упорно пламенели поздние розы. И, по необъяснимой, а только ощущаемой цепи ассоциаций, заставляли думать о Лене…
В довершение всего, для полноты картины, за окном одуряюще пахло какими-то цветами. Кстати, даже не розами – чем-то более тягучим, сладким, дурманящим… И пальцы Иного сжимались в темноте, словно срывая дикий цветок с куста. Сорвать… и спрятать на груди? Да разве это спасёт от увядания? Зачем тянуть руки, когда эти цветы сами собой побеждают время, холод и злобу окружающего мира? Твоя защита – для них погибель. Да и не защита это, а просто твоя прихоть. Ты уколешься… тебе и сейчас уже больно щемит сердце. А она… она погибнет. Она сильна, пока она одна. А ты, ко всему прочему, несвободен. Почему тебе надо об этом напоминать? Почему кольцо на пальце, которое всегда хранило тебя, ты не чувствуешь, а стебель невидимой розы едва ли не ощущаешь в руке?
«Любите, срывайте же эти розы, пока этим розам семнадцать лет…» Или как там оно пелось… Это тоже было оттуда – из далёкой эпохи походов. Песню, от которой в памяти остались только две неточные строки, когда-то пели парни в автобусе, и Антон возмущался – про себя, правда – подобным потребительским отношением к женщине. Но сейчас-то!..
Свет великий, ведь ей действительно семнадцать, и знакомы они трое суток – правда, проведённых в пути, в поисках приюта и ответа… Первые минуты, часы, дни в чужом мире они были только вдвоём под облаками, на бескрайних просторах, и не с кем было общаться и не на кого опереться, кроме как друг на друга… И ещё к тому же получилось так, что он, дозорный, знает о её прошлой непростой жизни. О том, что не было у неё детства, а вместо него Елена была вынуждена постигать запретные магические искусства и проходить через страшные испытания. Городецкий даже боялся вдуматься в то, насколько они могли быть страшными и в какой степени затронули её душу… и тело. Размышлять об этом было просто жутко. И сознание упорно цеплялось за образы: яркий цветок у него, Иного, в ладонях… цветы у Лены в волосах, в длинных её, экзотической раскраски, косах… И чуть веселее серьёзные глаза, и чуть теплее улыбка… Сама Лена внутри цветка – если и крошечная, то отнюдь не беззащитная. Не бабочка, не пчела и уж точно не муха – стрекоза, вот, точно. «Ниточка-иголочка». И по расцветке, и по скрытой сути своей. Она ведь может быть опасной, как отравленный кинжал. Может быть совершеннейшим орудием убийства. Просто не хочет.
Она такая красивая.
Свет и Тьма, неужели в этом краю вечного лета каждая ночь – Купальская?
Антон в последние годы был существом вполне городским. Но сейчас в нём просыпалось глубинное, языческое… из детства, прошедшего почти в деревне, опять же из бесчисленных поездок на природу. Неясный зов… может быть, голос неправильно применяемых или вовсе похороненных способностей. Лес… шорохи… земля… и цветы.
Дозорный открыл глаза, пытаясь выйти из круга видений. Сел на кровати, коснулся босыми ногами пушистого ковра. Поморщился, ибо жгуче хотелось прохлады. И, как был, в трусах, в майке и босиком, вышел на балкон.
Комната, отведённая Городецкому, находилась в одной из башен дворца, и сейчас казалось, будто эта башня парит в воздухе вместе с ним, Иным. Или даже падает навстречу темноте, цветам и концерту тварей Божьих. Мир оставался всё таким же призрачным. Может быть, стоило закурить, чтобы разрушить наваждение. Но почему-то здесь и сейчас казалось кощунством отравить воздух, напоённый ароматом… и проникнутый образом Лены.
2
– Тоже не спится?
Вот её голос, живой, реальный, совершенно не вписывался в картину этой колдовской ночи. Абсолютно чуждая романтизму товарищ Свеколт вряд ли могла поддаться очарованию в ущерб крепкому, здоровому сну. Так что Антон уже решил было: показалось. Только вот боль в сердце, нынче ночью бывшая почти что фоном для мыслей и видений, сейчас резко усилилась. Дозорный даже вынужден был приложить руку к груди – и тогда только смог вдохнуть. И тут же увидел, что стоит почти лицом к лицу с самой взаправдашней Леной. Видно, комнаты их были рядом, а балконы так и вовсе смыкались. И сейчас обоих чародеев отделяла друг от друга только узкая полоска пространства да тонкая перегородка, увенчанная ажурной, тянущейся в обе стороны, будто вьющееся растение, решёткой.
Девушка держалась за прутья, откидываясь назад. Она была в сиреневом халатике, видимо, из местных запасов, наверняка подвергнутом магическому воздействию – здешние жители ведь совсем маленького роста… Косы Лена на ночь не расплела. Только сняла скреплявшие их резинки – но тугое плетение всё равно держалось. Лицо её было, как всегда, серьёзным и в лунном свете казалось бледнее обычного.
– Не спится, – ответил наконец Городецкий, мгновенно застеснявшись того, что стоит перед ней практически раздетый, и отступая в тень.
– Тоже думаешь о том, что с нами будет? – да, при всей своей, вполне объяснимой, недоверчивости юная колдунья давно уже и первая перешла с Иным на «ты». Она в упор не воспринимала его как старшего…
– Пытался думать… но, если честно, пользы от моих мыслей никакой. Да я даже и сосредоточиться толком не могу…
– Я тоже не слишком могу… – видимо, ей было не так-то легко это признать. – Похоже, в этой стране для меня слишком много сиропа. Я никогда не любила такие книги, да и выросла из них давным-давно…
– Эх, а мы в своё время на речку ходили с песней: «Мы в город Изумрудный идём дорогой трудной…» Пришли, называется. Хотя и не совсем туда. Этот мир ведь и впрямь для тех, кто родом из детства. И я никогда не думал, что здесь может вот так всерьёз пахнуть розами…
Лена хмыкнула:
– Во-первых, пахнет жасмином, а вовсе никакими не розами… А во-вторых, цветы благоухают для самих себя, а не для детей и не для взрослых. У них, у растений, своя жизнь. Как и у мух, и у плесени, и у вурдалаков, и у всего сущего.
Антон уже не слышал, что она говорила. Халатик на ней был достаточно свободный, но фигуру скрыть не мог. Особенно сейчас, когда девушка снова прогибалась назад и под блестящей тканью рельефно обрисовывались формы… Если она и кокетничала – то бессознательно, скорее, ей просто доставляла удовольствие эта нехитрая гимнастика, отзывавшаяся радостью во всём гибком теле волшебницы. А смотреть на это было выше сил человеческих. И даже Иных. Так что Городецкий опустил ресницы – но тогда вокруг фигуры Свеколт зажглось фиолетовое сияние. Цвет её магии – сейчас совпадавший с цветом дворца и всего в нём, с цветом одежд на Лене. И от этого зрелище становилось уж вовсе нестерпимо феерическим… Дозорный даже губу закусил, но, кажется, всё-таки не сдержал стона.
– Тебе плохо? – голос девушки вернул Иного в реальность. Ответил он почти не раздумывая:
– Да нет… Размышляю вот на вечную тему: к чему в этом мире красота…
– Мне бы твои заботы… Антон. Меня лично больше волнует, когда мы отсюда выберемся.
– Два варианта ответа. Или в любой момент… или никогда.
– Странно, что у тебя такое… нелинейное мышление.
– А линейное заблудилось бы где-то на третьей развилке вероятностей. Особенно с моими полудохлыми способностями к предвидению.
– Знаешь, если честно… у меня их тоже немного. Я как-то привыкла опираться на вещи бесспорные, логичные и вытекающие одна из другой. Вот и не развиваю, даже если есть задатки… – Лена на миг выпустила перила и чуть не упала, но вовремя снова ухватилась за металлические прутья.
– Ты осторожно… пожалуйста. А бесспорного в этой жизни нет ничего, да и логичного очень мало… Давай лучше смотреть на звёзды.
– А что на них смотреть… Я уже убедилась, что они совсем другие, нежели там, откуда я родом…
– Ты… так сильно скучаешь по дому?
– Как тебе сказать… – Свеколт нахмурилась, может, даже поморщилась. – В целом, меня там никто так уж сильно не ждёт… Я ведь только ещё ищу своё место в жизни. Просто я не люблю, когда мною распоряжаются без моего согласия.
– Прости… – Городецкий готов был провалиться сквозь землю.
– Да что там, нарочно ты, что ли? – она протянула руку, словно хотела коснуться руки дозорного, успокоить… Но тут же снова отдёрнула свою и взялась за перила. – Просто так случилось, и не надо искать виноватого.
– Спасибо тебе за эти слова. Только всё равно… поверь мне… не оставлю, не предам, буду рядом… – в этот миг у Иного потемнело в глазах, и он опять прижал обе руки к сердцу.
– Не бросайся… не бросайся лучше такими словами.
– Можешь мне не верить… – говорить было тяжело. – Имеешь полное право.
– Не в том дело, – её голос тоже звучал как-то странно. – Я верю тебе… но верить боюсь. Ведь либо мы завтра расстанемся… либо этот мир нас погубит.
– Ох, как ты мрачно повернула то, что я сказал…
– Да я вообще мрачная, не обращай внимания… Тебе не обо мне надо думать, а о семье своей и о том, как поскорее к ним вернуться.
– Лена… Ты абсолютно права. Но этот путь может быть долгим. И будет лучше, если мы с тобой пойдём по нему вместе.
– Да кто бы спорил… Знаешь, как это называется? Сидит, значит, Городецкий на рельсах, подходит к нему Свеколт и говорит: «Антон, подвинься, пожалуйста!»
– И что?
– А то, что Антон-то взял и подвинулся…
– М-м… Потому что знал, что рельсы давно уже ржавые.
– И поросли розами.
– Вот-вот, иначе я бы там не сидел… Вот передохнём и пойдём по шпалам…
– Пойдём. Только завтра. Точнее, уже сегодня. Светает ведь…
– Ой, и правда… Ночи-то здесь воробьиные… Пожалуй, и впрямь стоит соснуть хоть пару часов…
– Ага… – девушка мило зевнула, прикрывшись ладошкой, и неслышно исчезла.
Дозорный ещё постоял немного на балконе, видя в светлеющем небе ржавую извилистую колею и много октябрьских роз…
Этот образ не покидал Иного и во сне.
ПОНРАВИЛОСЬ?КАЧАЙ ПРОДУ!
|
