Хаус обожает приготовленный Уилсоном кофе. Вернее, Хаус обожает все, что приготовлено чужими руками: Его Снобское Величество презирает физический труд.
Когда Уилсону надоедает роль образцовой домохозяйки, он неделями питается вне дома. Гамбургеры, чизбургеры, кингсбургеры, салаты в пластиковых лотках, задыхающиеся под воздухонепроницаемой пленкой: изнутри на целлофане выступают прозрачные капли.
Хаус стоически выносит все. Фастфуд, ресторанфуд, пищу для размышлений, питательную среду для инфекций.
"Кого я обманываю", - вздыхает Уилсон. Он встает на полчаса раньше и включает плитку под джезвой.
Разбивает над огромной сковородкой восемь яиц – хватит теперь хоть на троих.
Усаживается на неудобную твердую табуретку, курит в приоткрытое окно, слушая щебечущих птиц.
Как врач-онколог он должен бы знать, к чему приводит увлечение индейской травой.
Хаус в постели чует знакомые запахи. Кофе, яичница, тосты, никотин. Утро, домашнее, доброе, милое, привычное и сентиментальное до счастливой тоски, до ноющей боли.
Кого ты обманываешь, Уилсон? Хаус - наследник синьора Бруно, он умирает, но не сдается.
***
Хаус склочник и ужасная вредина. Его эксперименты дорого обходятся Принстон-Плейнсборо и репутации Кадди в глазах начальства.
Он кумир для десятка безмозглых девиц и пары-тройки выживших из ума старцев.
Он за квартал проедает годовой бюджет диагностического отделения и за месяц ухитряется перессориться со всеми по кругу. Показательно, что не устает. Словом, кто его не знает? Кто в глубине душе не ненавидит?
Он enfant terrible даже для Уилсона. Или, скорее, особенно с Уилсоном.
Но все же Уилсон каждый месяц платит Дику-Молчуну, штатному механику госпиталя, некую сумму за техосмотр мотоцикла Хауса. Это их маленькая невинная тайна, не запечатленный, негласный договор. Или заговор? Видимо, у ребят в прошлом были какие-то проблемы с матчастью. Может быть, даже вплоть до аварии.
Дик лишних вопросов не задает и сплетнями не интересуется. Он просто тихо веселится, когда Хаус платит ему каждый месяц за диагностику машины Уилсона, накидывая двадцатку сверху за молчание.
Уилсон за секретность не надбавляет, но рассчитывается в срок, точно, скрупулезно, надежно, как швейцарский банк. Хаус – клиент повыгодней, но и риски с ним выше: вечно козел норовит зажать. Плату с него удается стребовать только шантажом.
***
Уилсон романтик до мозга костей, неистовый, увлекающийся, безрассудный, несдержанный, готовый подарить дорогому человеку все-все-все и луну в придачу.
По всей квартире развешаны гирлянды, музыкальный центр шпарит медленные «We shall dance», «Good-bye, my love, good-bye» и прочую сомнительную чепуху от Демиса Руссоса. А перед Хаусом горит двойная дорожка свечей, ведущая от порога к затемненной спальне.
Уилсон не из тех людей, что ищут прямые пути: огненная аллея извивается прихотливой лентой, и от неощутимых сквозняков пламя колеблется в такт псевдогреческим напевам.
Хаус не удивится, если увидит в спальне дерзко раскинувшегося на кровати голого Джеймса, перевязанного в нужных местах скользкой атласной лентой. Может, на ленточке будет даже надпись «Merry Christmas!» Бог знает, в какую глубину пошлости способны соскользнуть съехавшие со стропил селадоны.
Он методично гасит огни, шаг за шагом приближаясь к приоткрытой двери.
Глупо бы было выскакивать из кровати в чем мать родила из-за какого-то неуместного пожара.
|
