Часть 1
Вечер неторопливо переходит в ночь. Уилсону хочется, чтобы эта ночь никогда не заканчивалась.
Рукава его рубашки закатаны до локтей; он лежит на диване у Хауса, скрестив ноги и положив их на подлокотник. Последняя бутылка пива стоит у него на животе, слегка придерживаемая рукой. Он слушает, как Хаус играет на фортепиано какую-то неизвестную блюзовую мелодию. Аромат китайской кухни все еще висит в воздухе. Пустые упаковки разбросаны на журнальном столе, и телевизор работает, но громкость его убавлена. Уилсон тупо пялится в экран — там идет ночной выпуск новостей. Что-то про пожар в Чикаго — он не прислушивается к деталям. Ему нет до этого дела: он слушает успокаивающие звуки музыки, плывущие от фортепиано.
Здесь нет Джули, нет свечей, не надо слушать ее рассказы о вещах, на которые ему певать, и ему совсем не хочется возвращаться домой. Никогда больше, будь на то его воля.
Уилсон подумывает, не попросить ли у Хауса разрешения остаться на ночь. Но даже если он останется сегодня, рано или поздно ему все равно придется поехать домой, так что в конце концов он выбрасывает эту идею из головы.
Он с усилием поднимается с дивана — влияние алкоголя дает о себе знать. Подходит к пианино и, облокотившись на него, наблюдает за руками Хауса: за тем как они грациозно скользят по белым и черным клавишам. Он вспоминает о том, как Хаус похлопал его по коленке сегодня. Грустно, что этот дружеский жест — его первое искреннее прикосновение к другому человеку за долгое время.
Хаус заканчивает ленивую блюзовую мелодию пафосным букетом аккордов и без перерыва переходит к «Бумажной луне» — любимой песне Уилсона. Для него эта песня — о том, что могло бы случиться. Взгляд в прошлое, на свою прошедшую жизнь.
— «Пусть это лишь бумажная луна, плывущая над картонным морем, но если ты поверишь в меня, это не будет обманом», — подпевает Уилсон тихо, немного не попадая в ноты. Он смотрит, как Хаус оттягивает мизинец, чтобы достать высокую ноту, в то время как остальные его пальцы танцуют по аккордам, неспешно приводя мелодию к крещендо. Уилсон все еще возвращается мыслями к тому краткому прикосновению.
Хаус бросает на него хитрый взгляд, на губах его играет улыбка. Судя по его виду, он хочет пошутить о чем-то, просто по привычке. Может быть, отпустить замечание о том, как ужасно Уилсон поет, или о том, что у него язык заплетается. Но в последний момент, похоже, решает против этого.
— Полагаю, жена тебя не очень-то ждет, — бросает Хаус, переходя ко второму куплету песни.
Уилсон предпочел бы избежать напоминаний о ней и о том, что вечер подходит к концу. Он вздыхает:
— Нет.
Хаус бросает на него еще один короткий взгляд, и на мгновение в его глазах мелькает редкое, почти сочувственное выражение. Он опускает взгляд назад к клавишам. Уилсон отталкивается от пианино, медленно обходит вокруг Хауса и останавливается позади него. Потом поднимает руку, несколько мгновений нерешительно держит ее в воздухе и, наконец, набравшись смелости, осторожно кладет ладонь Хаусу на плечо.
Хаус моментально прекращает играть, пальцы его замирают над клавишами посреди мелодии, и звук последних нот затихает в тишине комнаты. Уилсон практически чувствует, как в голове Хауса бешено вращаются шестеренки. Он, похоже, не может решить, что делать: то ли отпустить шутку, чтобы разрядить атмосферу, то ли сказать что-нибудь подобающе серьезное в утешение.
— Купи ты этот дурацкий галстук, — произносит, наконец, Хаус после затянувшегося молчания.
Уилсон сглатывает комок в горле, а затем кладет вторую руку на другое плечо Хауса и крепко сжимает его плечи. Да, Хаус прав — нужно купить его. Может быть, купить даже несколько: галстук с Гомером Симпсоном, галстук с Багз Банни, галстук с Элмером Фаддом — по галстуку на каждый день недели. А потом собрать все галстуки, которые подарила ему Джули, и избавиться от них.
Он судорожно вздыхает. Хаус, должно быть, услышал это, потому что Уилсон чувствует, как его друг осторожно отклоняется назад, облокачиваясь на него спиной.
— Да, — шепчет Уилсон. — Да, может быть, стоит.
Хаус накрывает рукой кисть Уилсона на своем плече и ободряюще похлопывает. Уже второй раз за этот вечер. Уилсон отпускает плечо Хауса и вцепляется вместо этого в его руку. Она теплая и мягкая на ощупь — совсем не такая, каким кажется сам Хаус, и ровно такая, как Уилсон себе представлял. Он опять вспоминает, как Джули дома, проходя мимо, нежно гладила его по щеке. Ему почти хочется поднять руку Хауса к лицу, провести его пальцами по своей щеке, почувствовать, каково это будет.
Боже, как же одиноко.
Он ждет, что Хаус вот-вот уберет руку, но Хаус этого не делает.
— Ты будешь глупо выглядеть, — повторяет он только и успокаивающе гладит большим пальцем его костяшки. В порыве благодарности Уилсон стискивает его руку сильнее.
— Мне все равно.
Пауза.
— Джули будет в ужасе.
— Плевать мне, что подумает Джули, — вот он и сказал это. Он моментально чувствует облегчение.
Теперь очередь Хауса сжать его руку.
— Кажется, я пьян, — говорит Уилсон. — А может, просто устал, не знаю.
Хаус убирает руку и берет свою трость. Он, поморщившись от боли, встает с табурета и серьезно смотрит на Уилсона:
— Ты не пьян. Или домой. Поспи немного. И завтра иди купи себе галстук.
Засунув руки в карманы брюк, Уилсон смотрит в пол и кивает. Это неправильно — чувствовать разочарование из-за того, что Хаус не предложил ему остаться на ночь, — но он ничего не может с собой поделать. Мысль о том, что нужно возвращаться домой, нагоняет на него тоску.
— Да. Галстук.
Хаус делает шаг ему навстречу и похлопывает его по плечу. Еще немного ближе — и они оказались бы вплотную друг к другу, думает Уилсон.
— Увидимся завтра, — произносит Хаус тихо.
Никогда в жизни объятие не нужно было Уилсону так сильно, как сейчас. И он никогда раньше не обнимал Хауса, но Хаус — единственный в мире человек, которому он небезразличен. Поэтому, поддавшись импульсу, Уилсон протягивает руки и прижимает своего друга близко к себе.
Тот напряженно замирает, не зная, как вести себя и как реагировать на это объятие. Но через несколько мгновений Уилсон чувствует, что Хаус неуверенно кладет руку ему на спину.
Уилсон прижимается лицом к его шее и делает глубокий вдох, вбирая в себя запах друга. Трудно подобрать слова, чтобы описать, чем пахнет Хаус: шампунем из трав, лосьоном после бритья, и чем-то больничным — но это успокаивающий запах. Этот запах он никогда не забудет.
— Я не обнимаюсь, — тихо и неуверенно произносит Хаус ему в ухо.
Тем не менее, он не отстраняется. Вместо этого он крепче обхватывает Уилсона рукой и прижимает его к себе чуть ближе. Они стоят так возле пианино несколько секунд, не отпуская друг друга, и когда Хаус, наконец, начинает отстраняться, Уилсон на мгновение прижимается губами к его щеке. Ощущение колючей щетины Хауса на его коже оказывается неожиданно приятным.
Поцелуй, очевидно, застает Хауса врасплох. Но Уилсон испытывает не меньшее удивление, когда его друг возвращает ему легкий поцелуй в уголок рта. У Уилсона перехватывает дыхание. Он ошеломленно смотрит на губы Хауса и вдруг осознает, как близко они от его лица, начинает ощущать всем телом тепло, исходящее от Хауса, и чувствовать быстрый ритм его пульса.
Он видит, что и Хаус тоже смотрит на его губы… и, сжимая в кулаке футболку Хауса, Уилсон медленно наклоняется вперед. Он останавливается как раз в тот момент, когда его губы едва касаются губ Хауса, и слышит, как его друг тяжело сглатывает.
Уилсон чувствует, как рука Хауса нервно стискивает рубашку на его спине.
— Я не обнимаюсь, — повторяет Хаус, на этот раз хриплым шепотом. Он произносит это так, будто не находит слов, не знает, что еще сказать.
Их губы еще мгновение медлят, едва касаясь друг друга, а потом Уилсон немного отстраняется и делает глубокий неровный вздох.
— А я вот, бывало… — он на секунду опускает глаза. — Хотя, это было давно.
Они пристально смотрят друг на друга, затем Хаус медленно отпускает рубашку Уилсона и мягко похлопывает его по пояснице. Он набирает в легкие воздух, собираясь что-то сказать, но в последний момент передумывает, и отступает на шаг от Уилсона.
— Ты знаешь, я тебе всегда рад здесь.
Уилсон кивает, пытаясь скрыть разочарование и смущение, которые он чувствует. Судя по тому, как Хаус смотрит на него, ему это не очень удается.
— Знаю.
Они отходят друг от друга еще, и Уилсон, подняв руку к лицу, протирает глаза. Как же чертовски он устал.
— Пойду я … — он роняет руку вниз и устало улыбается Хаусу: — Спасибо за… за вечер.
Хаус молча кивает и наблюдает за Уилсоном, пока тот идет к столу и подбирает с пола свой галстук.
Мысли о Джули снова приходят Уилсону в голову, и от этого он чувствует слабость. Он некоторое время тупо изучает галстук, рассеянно наматывая его на руку. Потом спрашивает у Хауса:
— Хочешь пойти со мной завтра за новым?
— По магазинам я тоже не хожу.
Уилсон поднимает глаза и видит, что его друг усмехается и снова стал похож на самого себя. Он улыбается Хаусу в ответ, кладет серый галстук в карман и идет к выходу. Хаус хромает позади него. Открывая дверь, Уилсон бросает Хаусу прощальный взгляд через плечо:
— Ну, увидимся завтра, значит.
Хаус на прощание еще раз ободряюще похлопывает его по плечу и закрывает за ним дверь.
Уилсон едет домой, тихонько насвистывая «Бумажную Луну».
---
Когда Уилсон возвращается домой, он видит на столе записку от Джули:
Ужин в духовке.
Никакого «Дорогой», никакого «Люблю, Джули». Никаких любовно нарисованных крестиков, символизирующих поцелуи. Уилсон замечает, что пятно соуса, которое было на скатерти прошлой ночью, исчезло.
Он сминает записку в руке и идет в кухню. Вынимает из духовки свой ужин — котлеты из ягненка с жареным картофелем — и молча выбрасывает содержимое тарелки в мусорное ведро, отправив следом и записку. Потом выпивает стакан апельсинового сока из холодильника, ставит тарелку и стакан в посудомоечную машину и направляется наверх, в спальню.
Уилсон входит в комнату, и его легкое расслабленное настроение моментально улетучивается. Он вновь ощущает знакомое бремя пребывания дома. Да он больше и не чувствует себя здесь как дома, уже давно не чувствует. Это просто место, где он ест и спит. С таким же успехом он мог бы платить за еду и ночлег — настолько чужим стал ему этот дом.
В спальне темно, и Джули уже спит. Запустив руку в карман, Уилсон достает свой галстук и бросает его небрежно на прикроватную тумбочку, поверх другого галстука — того, на который он пролил соус и который он обещал Джули почистить. Утром она, вероятно, будет ругаться, что он этого не сделал. Бесшумно раздевшись, он осторожно, стараясь не разбудить жену, забирается под одеяло.
Он поворачивается на бок, спиной к Джули, и смотрит сквозь темную комнату, туда, где бледный лунный свет пробивается через тонкую щель в закрытых шторах и падает на стену.
Долгое время он не может заснуть. Он все думает о Хаусе: о том, каковы руки Хауса на ощупь, и о том, как Хаус играл на пианино. О том, как Хаус пах и какой успокаивающий это бы запах. Он подносит свои руки к лицу, чтобы проверить, остался ли еще этот приятный запах на его ладонях.
А запах немного чувствуется. Он очень слабый, но он остался.
И совсем перед тем, как заснуть, Уилсон думает о словах из песни «Бумажная Луна», о том, какой галстук с Даффи-Даком он бы купил, и о том, что могло бы случиться, если бы они поцеловались.
ПОНРАВИЛОСЬ?КАЧАЙ ПРОДУ! |
