Он кричал часами напролет. Я успел выучить все оттенки и интонации: боль, ярость, страх. Рыдания, вопли и вскрики становились то пронзительней, то тише, взлетали и падали, как мелодия. Песня пытки.
Нет, то, что я слышал, не имело ничего общего с пыткой. Мы служим Свету. Мы наставляем и утешаем. Мы восстанавливаем справедливость, когда нас призывают. Мы никого не мучаем.
И все же звуки были очень похожи.
Я медитировал. Я читал. Я пытался не обращать внимания на крики и отгонял от себя кроющиеся за ними образы, как мне велел учитель. У меня даже неплохо получалось, до тех пор, пока я не заметил, что выполняю ката успокоения в ритме приглушенных рыданий, доносившихся через закрытые окна.
Мне стало дурно.
Мастер Квай-Гон не знает. Его здесь не было. Он был внизу, на берегу, с… Я хочу сказать, он пытался помочь... Он наконец поймал Ксанатоса, этого мерзкого предателя. Мы расследовали дело о продаже в рабство тех, кто способен чувствовать Силу. И однажды утром учитель ушел, а когда вернулся, с ним был Ксанатос. На привязи, как безмозглое грязное животное.
Я думал сначала, что мы немедленно отправимся домой, приведем его в Храм. Я думал, он должен ответить перед Советом за свои преступления против Республики, против джедаев, против Света.
Но получилось иначе.
Учитель говорит, что мы пока не можем этого сделать. У Ксанатоса еще есть шанс искупить свою вину. Мастер Квай-Гон говорит, что его еще можно спасти, изгнать из него Тьму. Он говорит, все, что Ксанатосу нужно сделать - раскаяться. Он говорит, что хочет помочь ему, направить к исцеляющему свету Силы. Я только не понимаю, зачем мы здесь, в этом пустынном месте. Здесь нет ни целителей, ни защиты, - вообще ни души. Только суровое серое море, ветер и камни, накрапывающий целыми днями дождь да несколько полуразрушенных хижин.
Мы здесь уже четыре дня. Все это время я слышал крики, но учителя ни разу не видел. Он велел мне никуда не отлучаться и спустился по каменистой тропинке к берегу. Розовые рассветы растворялись в серой пелене дня, день мерк, превращаясь в ночь, и компанию мне составляли только крики.
А звезд в этом небе нет.
Крики прекратились внезапно. Не затихли, просто оборвались. На мгновение мне показалось, что я оглох, но потом услышал шаги учителя, поднимающегося по дорожке.
Его одежда была грязной и мокрой, глаза совсем потемнели. Он вошел, залпом допил остывший чай из моей кружки, сбросил плащ и упал на кровать. Он не сказал ни слова. Как и я. Думаю, мы оба были рады наступившей тишине.
Он там. Я не могу видеть его, но когда ветер стихает, слышу, как он всхлипывает и что-то бормочет.
- Кто-нибудь, помогите…
Мне нельзя туда ходить.
- Дайте глоток воды…
Учитель запретил это.
- Умоляю…
Что, если он ранен? Что, если начнется прилив? Что, если он раскается, а учитель так этого и не увидит? Что, если он умирает?
Камни режут мне ноги. Мои ботинки остались под кроватью, на которой спит Квай-Гон.
Я ненадолго. Я не буду ничего говорить. Я только проверю, что с ним...
О!..
Кто с ним это сделал? Кто поставил его на колени у этого ржавого шеста, заломил ему руки и перетянул веревкой локти и запястья? На нем лишь рваные штаны, распухшие пальцы медленно сжимаются и разжимаются за спиной, обрывки веревок болтаются у его ног… у изгрызенных, сочащихся кровью лохмотьев, которые были его…
О Сила. Это искупление. Он отравлен Тьмой, Оби. Помнишь? Он воплощение зла.
Какое-то существо, шипастое и когтистое, стрекоча, выползает из-за его лодыжки, и меня обдает холодом. Панцирь и клешни облеплены окровавленным песком. Существо подбирается к Ксанатосу, он измученно вскрикивает, и оно отбегает.
Значит, так звучит искупление?
- Кто здесь?
Темная голова рывком поднимается. Волосы коротко острижены. Но ведь я... я видел его мельком, когда учитель привел его на корабль. У него были длинные волосы, они спадали на спину, будто грязная пакля. Теперь они почти как у меня.
- Кеноби…
От одного звука этого хриплого голоса у меня сжимается горло. Лицо в тусклом свете луны кажется совсем изможденным, щеки ввалились.
Я не знаю, что сказать. Я не должен быть здесь. Я должен лежать в своей постели, а не стоять тут перед этой несчастной дрожащей тварью.
- Я хотел убедиться, что с тобой…
Его глаза совсем не изменились - яркие, как у лисицы, с искрами злого веселья.
- А что со мной случится? Я никуда не убегу.
Отметины у него на груди - ожоги. Он наклонился вперед, но плечи напряженно отведены. В раны набился песок. Должно быть, это больно.
- Нет. Не убежишь.
- Тогда, дитя мое, чего же ты хочешь?
- Я не ди...
Провалиться тебе к ситхам. Я не стану играть в эти игры.
- Я ничего не хочу. Я слышал, как ты звал, и хотел убедиться, что с тобой все в порядке, - я показываю на небо. - Скоро пойдет дождь.
На лице у него появляется нечто среднее между диким весельем и яростью.
- Дождь? Ты думаешь, мне могут повредить несколько капель дождя? Ты совсем слепой?! Посмотри на меня, Кеноби!
Он закусывает губы и ненадолго замолкает.
- Давно я здесь?
- Четыре дня.
- Четыре? - на мгновение в его глазах вспыхивает ужас. - Можно мне глоток воды? Пожалуйста…
Я киваю. У меня с собой фляжка. Я наполнил ее, перед тем как выйти из дома. Вряд ли я хочу знать, что это означает.
Я даю ему немного. Не слишком много - если его вырвет в такой позе, он попросту захлебнется.
От него несет мертвечиной, гниющим мясом, и меня невольно передергивает.
- Что, я уже не тот красавец, что раньше?
Не подумав, я качаю головой. Он закрывает глаза.
- Да, вряд ли.
- Почему? - я не должен спрашивать, но я хочу знать.
- Что почему?
- Почему ты не обратишься к Свету? Он просто хочет помочь тебе …
- Помочь? Вот дурачок. Он уморить меня хочет.
Нет, только не мой учитель. Он на это не способен.
- Он хочет...
- Мне плевать, чего он хочет, Кеноби. Я хочу получить обратно свою свободу и свою жизнь.
- Если бы ты не предался Тьме…
- Что ты знаешь о Тьме, мальчик с косичкой*? Что вы, джедаи, называете этим словом? Тьма - это когда ты посылаешь куда подальше глупые правила, живешь в свое удовольствие, и удача всегда с тобой? Тьма - это когда вокруг кипят страсть и ярость, и сама жизнь? Тьма - это когда учитель убивает твоего отца, а ты смеешь ненавидеть его за это?
- Мастер Квай-Гон не стал бы никого убивать.
Эту историю я слышал. Мы все ее слышали. Младшие перешептывались по ночам, рассказывая о предателе, в чьих жилах текло чистое зло еще до того, как мастер Джинн его повстречал.
- Умоляю. Ты хочешь сказать, что ты тоже никогда никого не убивал? Никогда не стрелял в живого человека из бластера, не смотрел, как он истекает кровью? Не лги, Кеноби. Я не ребенок и не глупец. Смерть, знаешь ли, многое упрощает.
- Я никого не убивал. Люди умирают на войне. Я… Джедай поднимает оружие только ради защиты.
- Я знаю. Когда-то я тоже был падаваном. Совсем как ты.
- Я не такой, как ты!
Тише, Оби. Не разбуди учителя.
- Неужели. Тогда почему ты здесь? Я знаю Джинна. Он ведь велел тебе не высовываться?
Я открываю рот, чтобы ответить, и тут же закрываю. Сила, - должно быть он использует Силу. Я не хочу слышать его, не хочу с ним разговаривать.
- Это не Сила, Кеноби. Черт, да посмотри на меня. У меня не хватает сил даже разогнать песчаных пауков, хоть они жрут меня заживо. Я его знаю. Я был когда-то на твоем месте, - он замолкает и склоняет голову набок. - Скажи мне, ты его любишь?
- Я... Он мой учитель.
- Ты его любишь?
Я не буду отвечать. Он не может меня заставить.
- Я тоже его любил. Только не мог быть тем, кем он хотел меня видеть. И сейчас не могу. За эту ошибку я и умру.
Мне кажется, я слышу что-то наверху на дорожке. Шаги?
- Тш-ш, он услышит.
Ледяные глаза вспыхивают.
- Ты его боишься?
- Нет.
Конечно нет. Никогда.
- Почему ты его не послушался?
- Я...
- Что тебе за это будет? Он заставит тебя медитировать? Часами размышлять о том, как плохо не слушать старшего? Так ведь это еще полбеды.
- Прекрати.
- Или он придумает что-нибудь похуже? Этого ты боишься?
- Я не боюсь.
- Лжец.
Слово падает между нами, как камень в воду. Я отворачиваюсь, я хочу уйти. Хочу смыть с себя запах соли, и боли, и смятения. Мой учитель ждет, он воплощение доброты, твердости и силы.
- Ведь это он со мной такое сделал. Ты же знаешь. Интересно только, почему - в самом деле он меня ненавидит, или ему просто нравится слышать крики тех, кого он любит. Скажи мне, Кеноби, он укладывает тебя в постель? Ты у него кричишь? Или тебе все нравится?
Я не буду, не буду слушать. Длинная прядь волос выскальзывает у него из-за правого уха, подхваченная ветром, касается груди, и у меня сжимается сердце.
Мне хочется разрыдаться и броситься прочь. Мы еще не… мы никогда еще… но я хочу этого, и он наверное тоже.
Волосы Ксанатоса развеваются, ложатся лентой поперек горла. Среди туч вспыхивает молния.
- Однажды он решит, что ты недостоин. Ты ведь это знаешь, да? На одной чаше весов будешь ты, на другой его ожидания, и они перевесят. Я открою тебе секрет, Кеноби... - его голос становится звонче, дрожит, и то, что он говорит, слишком похоже на правду. - Падать больно, нестерпимо больно, о да, но Оби-Ван, когда ты упадешь… когда ты упадешь, наконец, и вдребезги разобьешься о землю, - ты будешь свободен.
С неба падают первые тяжелые капли. Ксанатос затихает, опустив подбородок. Когда налетает шквал, он склоняет голову набок и скашивает глаза на черную прядь, льющуюся с плеча.
- Как думаешь, он заплетет ее и оставит себе, когда я умру? Чтобы было чем меня вспомнить?
Глубоко внутри у меня что-то надламывается
- Нет. Этого не будет.
Я вынимаю нож из чехла и подхожу к нему. Его глаза темнеют, но он не отшатывается.
- Что, тоже решил получить свой фунт плоти?
Ветер подхватывает отсеченную прядь, она летит и исчезает где-то над водой. Я перерезаю его путы, и он тяжело падает вперед.
- Что ты делаешь?
- Ищу искупления.
Он отступает - быстрее, чем я ожидал.
- Идем со мной.
- Нет.
- Ни одно доброе дело не остается безнаказанным, дитя мое. Этим ты меня не изменишь.
Но я тревожусь вовсе не о нем.
Я поднимаюсь по тропинке. Какими бы ни были последствия, нам предстоит встретить их вместе.
Небо светлеет, превращаясь из черного в серое.
Конец.
|
