Грегори Хаус, держа в руке бокал вина, взглянул поверх фортепьяно. Перед ним, словно для чаевых, стоял открытый пузырек с викодином. Хаус не был слишком пьян, но не и был вполне трезв, и Джеймс понял, что они могли бы проверить на практике его теорию о том, что человек, будучи в благоприятном подпитии, способен продемонстрировать миру всю глубину своих теплых чувств к человечеству, или, по крайней мере, к нему лично. Или, если не теплоты, то чуточку жара. Или, долой ограничения, постепенного, почти незаметного, потепления, которое медленно надвигается на них всех перед тем, как разрушить глобальную экосистему и просигнализировать о конце жизни на Земле.
Возможно, длительное общение с этим человеком, в конце концов, губительно повлияло на его чувство оптимизма.
Пальцы Хауса пробежались по клавишам, и звуки сложились в какую-то знакомую мелодию, которую Джеймс не смог до конца распознать.
- Знаешь, я не собираюсь готовить тебе завтрак.
Джеймс оторвался от изучения последнего номера «Ланцета» и понял, что пытаться выглядеть беззаботно не имеет смысла. Единственное, что он мог сделать, это пристально посмотреть на Хауса.
- Я не завтракаю.
- Конечно. Не обращай внимания на всю эту чепуху об опасности пониженного содержания сахара в крови. Уверен, тебе лучше видно.
Возможно, из-за того, как Хаус взглянул на него, он вдруг узнал мелодию.
- Мне не нужен завтрак. Всё, что мне нужно, это хороший секс и интеллектуальная беседа.
- К счастью для меня, всё, что нужно мне, это секс.
- Значит, он не обязательно должен быть хорошим.
- У меня невысокие запросы. Оказывается, так снижаются шансы, что твои партнеры окажутся импотентами. Ты не страдаешь от импотенции, а?
Лицо Хауса ничего не выражало, но Джеймс знал, что, когда люди лгут, пенис является достаточно надежным показателем их желания.
- Не в данный момент.
- Отлично. Ты молодой мужчина в полном расцвете своих сил и здоровья, - улыбнулся Хаус, и его потрепанное усталое лицо стало почти красивым. – Отлично. Тогда я скажу «Давай приступим».
- Ты не будешь спрашивать меня о жене?
Хаус широко раскрыл глаза, отчего стал выглядеть еще более пучеглазым, чем обычно. Странно, но его привлекательность от этого не страдала.
- Ты хочешь, чтобы я спросил?
- Ты хочешь, чтобы я хотел, чтобы ты меня спросил?
- Я хочу тебя. Этого достаточно? Или мы будем тратить время, потакая твоему чувству вины из-за того, что ты не чувствуешь себя виноватым?
- Я не чувствую себя виноватым. Я…
Ничего не чувствую, едва не сказал он, почти желая, чтобы это было правдой. Как объяснить, что его брак переживал период застоя: взаимодействие по инерции двух объектов, которые так часто врозь, что больше не влияют друг на друга, за исключением редких моментов, когда по пути к двери он отбрасывал изломанную тень на их постель. Или, когда она оставляла ему записку на холодильнике «Купи сыр», и он пытался искать в ней скрытый смысл, но не находил его. Иногда на работе во время обследования очередного пациента он думал о ней и огорчался, что не может вспомнить ее улыбку, а затем решал, что просто устал. Прямо сейчас он не чувствовал ничего, только…
- Я не чувствую себя виноватым.
- Отлично. Тогда всё уладилось. Раздевайся, и мы начнем.
Начнем?
- А ты?
- Я? – Хаус насмешливо нахмурился и продолжил, - Вина… она подразумевает ошибку, да?
- Человеку свойственно ошибаться. Но я имел в виду твою одежду, - уточнил Джеймс и тут же понял, что Хаус играется с ним.
- А, это. Мне нравится смотреть, как мужественные молодые люди снимают одежду. Особенно носки. Нет ничего более сексуального, чем наблюдать за зрелым мужчиной, сражающимся со своими носками.
- Ну ты и задница.
Но все же Джеймс рассмеялся и начал снимать рубашку.
- Хмм, да.
Сначала Джеймс хотел притвориться, что Хауса здесь нет, и это бы сработало, если бы он смог сообразить, как прервать зрительный контакт и при этом не чувствовать себя трусом. Однако он избавился от брюк и, стоя в нижнем белье, понял, что, в конечном счете, ему придется снимать носки.
- О, давай. Ты сможешь это сделать. Не волнуйся, я такое уже видел.
Хаус был все еще полностью одет, что странно возбуждало. Джеймс стянул с себя нижнее белье, пытаясь переступить через него и не упасть.
Хаус присвистнул.
- Это что-то новенькое… Ха! Ну, у тебя и вид.
- Господи, ты как подросток.
- И все же, ты стоишь в моей гостиной в одних только – что это? – гольфах? Они случайно не в ромбиках?
- Отвали.
- Можешь их не снимать. Классно на тебе смотрятся. Ты уверен, что твоя жена это оценит?
- Скоро я начну ненавидеть тебя, Грег.
- Пожалуйста, ласкай себя и продолжай говорить в том же духе. Кстати, твой моэль проделал отличную работу.
Это было уже слишком, и Джеймс оказался около фортепьяно, достаточно близко, чтобы коснуться Грега или может быть ударить его. Он вдруг осознал, что он никогда… что они никогда не целовались (а, возможно, и не поцелуются, и странно, но он не мог представить себе поцелуй, вероятно, потому что тогда рот Хауса будет занят, и все его едкое остроумие окажется взаперти, тысячи язвительных фраз будут жалить безмолвно. Все-таки лучше терпеть честные замечания Хауса, высказанные вслух, чем воображать, что он мог бы сказать или, еще хуже, что он думает о себе, этот скальпель, направленный с хирургической точностью на себя).
Он наклонился и сжал плечо Грега. И Грег посмотрел на него, без насмешки или издевки, просто посмотрел. С интересом.
- Если бы я мог, я встал бы перед тобой на колени.
Голос Грега был приглушенным и хриплым, а его руки, все еще лежащие на клавишах, слегка вздрогнули и сжались в кулаки.
Джеймс подавил в себе желание утешить его.
- Всегда есть кровать.
- Правильно. Кровать.
Хаус с трудом поднялся, опираясь на фортепьяно, взял трость и медленно пошел к двери, ожидая, что Джеймс последует за ним, но тот не мог сначала заставить себя двинуться с места. Грег выглядел слегка пьяным, его слегка покачивало, хотя было трудно определить, что сказалось на его походке - наркотики, вино или эрекция.
Однако в спальне, когда Грег улегся на спину, оказалось удивительно легко забраться на него, припечатав к постели, и прижать его тонкие руки к подушке. Даже поцелуи стали возможны, хотя сперва он воздерживался от них, пока Грег сам не проявил инициативу. Несмотря на свою жесткую щетину, целовался он нежно, с жадностью, издавая невнятные звуки и запустив руки в волосы Джеймса.
В этой позе было немного проблематично избавлять Грега от одежды и не сбиваться с заданного ритма, принимая во внимание, что Грег, казалось, не замечал усилий Джеймса раздеть его. Это походило на попытку сдернуть со стола, уставленного блюдами, скатерть, не разлив при этом кофе, и неожиданно перед его глазами возникла сцена, как незадолго до своей бар-мицвы он попытался проделать этот фокус, потому что видел его по телевизору и хотел произвести впечатление на родителей. Оказалось, что доктором стать легче, чем фокусником, но иногда он задавался вопросом, а не требуется ли для этого тех же способностей.
Теперь следовало догадаться, что Грегори Хаус сделал бы, или смог бы сделать, или хотел бы сделать в постели, не спрашивая его. Какую ложь может выдать Грег, если спросить его напрямую, что он хочет? Что на самом деле ожидает человек с невысокими запросами? Если он сейчас облажается, второго такого шанса может не быть.
Но, в конце концов, Грег сам разрешил эту проблему, устроившись позади Джеймса и пробормотав: «Сильно надеюсь, что ты занимался этим раньше», перед тем как ввести в него увлажненный палец с грациозностью человека, привыкшего делать ректальные обследования против воли пациентов. По крайней мере, можно рассчитывать на то, что доктор знает, где находится простата, и когда он обнаружил ее, Джеймс не мог думать ни о чем, как только об интенсивности ощущений, восхищаясь удивительно нежными, узловатыми пальцами Грега, крепко обхватившими его спереди и медленными знающими движениями ласкающими его. В этой руке, сжимающей его с профессиональным знанием дела, не было ничего, напоминающего о выполнении служебных обязанностей в больнице.
Он поднял ноги повыше, но Грег прошептал:
- Не так. Я хочу видеть твое лицо, когда ты кончишь.
И его грубо потащили наверх. С помощью Грега он оседлал его бедра и почувствовал, как в промежность ему настойчиво упирается скользкий член. Приподнявшись, Джеймс опустился на него, полагая, что Грег будет лежать неподвижно. В этом можно было быть совершенно уверенным, ограниченные возможности просто не давали ему другого выбора.
Бедра Джеймса дрожали, а впадины под коленями вспотели от усилий не задеть больную ногу Хауса и одновременно не быть резко насаженным на его член, пока он не будет готов к этому. В комнате было слишком жарко, и выпитое вино неожиданно ударило ему в голову, вызвав одновременно тошноту и головокружение, но это нисколько не отразилось на желании, которое снова и снова заставляло его подниматься и опускаться, в унисон с движениями собственной руки на члене, удерживая себя в состоянии эрекции, пока чувство дискомфорта не уступило место удовольствию. Как же давно это было.
Может быть Грег и хотел смотреть на него, но сейчас его глаза были закрыты, голова откинута, и Джеймс мог наблюдать за ним. У Грега было худое, бледное, состоящее из одних углов тело, однако, лежа и растянувшись на спине, он выглядел более высоким, чем когда, стоя, он опирался на трость, умудряясь каким-то образом одновременно разглядывать пол и сверху вниз смотреть на больных.
Наконец ноги Джеймса не выдержали, и он полностью принял в себя Грега. Ощущение заполненности стало слишком интенсивным, и Джеймс убрал руку со своего члена, так как не был еще готов кончить, хотя Грег был уже на грани: глаза крепко зажмурены, мускулы натянуты, соски напряжены, живот и грудь порозовели, сильно контрастируя с бледной кожей над линией волос, темные завитки которых стали липкими от его пре-эякулята.
Джеймс сжал мускулы вокруг Грега, пока наконец не ощутил семя, бьющее в него, и удивился, что Грег не надел презерватив, что никто из них не надел его. Вопиющая глупость самой высшей степени, но, о, как чудесно ощущался контакт кожи с кожей, и, может быть, у них обоих было сегодня слегка суицидальное настроение. Однако то было частью спешки, вызовом, который на самом деле не был вызовом, потому что они оба были стерильно чистыми даже для стерильной камеры. Но, к черту медицину, к черту брак, к черту все, существует только это - сжавшееся в точку время и его собственная сперма, извергающаяся на этого ублюдка.
Он чуть было не произнес:
- Я люблю тебя.
Но не сказал. Не мог.
Но в первый раз за долгое время он в какой-то мере ощутил то, что Хаус должно быть чувствует каждый день, бросая вызов миру, каждый раз разным людям, даже если знает, что никогда не победит.
***
На следующее утро, которое наступило всего спустя несколько часов, Джеймс стоял в дверном проеме и, не желая упускать очередной шанс понаблюдать за Хаусом, смотрел, как тот бреется. На Хаусе было лишь полотенце, болтающееся на бедрах. Удерживая одной рукой бритву, Хаус принял еще одну таблетку.
- У тебя зависимость.
Хаус нахмурился, затем черты его лица разгладились, и он ответил, не прекращая брить свои острые скулы.
- Ух ты! Подумать только, тебя считают посредственным диагностом.
- И ты не должен употреблять спиртное, когда принимаешь их.
- Запоздалый совет от рогоносца. Я тронут твоей заботой. А ты, обманывать жену это одно, но…, - Хаус демонстративно скинул полотенце и посмотрел вниз, - с гоем? Тебе должно быть стыдно.
- Но ты даже не собираешься менять свои привычки.
- Хмм. Кажется, где-то в доме были яйца. Ой! Черт возьми!
Порез был маленьким, но на удивление глубоким. Хаус безуспешно пытался нащупать его, и Джеймс решил ему помочь, улыбнувшись, когда Хаус запрокинул вверх голову и сказал:
- Спасибо.
- Не за что.
И этого было достаточно, потому что так и должно было быть.
|
