Название: О волках и ягнятах
Автор: Галя
Рейтинг: по субъективным ощущениям G, но людям впечатлительным, наверное, все же стоит поостеречься прочтения
Пейринг: Клэр/скейт
Жанр: эксперимент
Спойлеры: к 4.09 и 4.10
Саммари: измышления на тему как могло бы быть, коли б не было как есть
Дисклеймер: я никто и звать меня никак
Разрешение на архивирование: известите (вот просто чисто ради интереса узнать, неужели оно кому надо?)
Предупреждение: АУ *подумала еще* да и ООС от греха подальше.
Посвящается: Веснушечке, моему учителю. Робкая попытка выразить свое благоговение пред твоим творчеством и сказать что-то приближенное к нормальному спасибо
От автора: автор приносит огромнейшую благодарность IEVA за поддержку и за наиволшебнейшие и наидейственнейшие из всех пендалей, какими только можно наградить
…Божьи благословения иногда влетают к нам, круша оконные стекла (с)
Пауло Коэльо «Брида»
. .
Клэр никогда не задумывалась, какого цвета глаза у ягнят.
А сегодня, глядя в зеркало, решила, что голубые.
Руно золотое, ресницы шелковые, а под ними небесного цвета душа. Нрав кроткий. Взгляд краткий. Да и сама жизнь недолгая.
Особенно в джунглях.
Особенно по соседству с хищниками.
Старый лис, прожорливый медведь и волк – не лучшее компания новорожденному барашку.
Но сторожившего пса не стало, а овечье племя славится безгласностью и покорностью. Щипать травку – так щипать травку. Дремать в тепле – так дремать в тепле. Оплакивать потерю – так оплакивать потерю.
Она безропотная овечка.
И у нее голубые глаза.
. .
Клэр не знала, когда все изменилось.
Должно быть тогда, когда ее загон взлетел на воздух вместе с ней.
На краткий миг в зеркало ворвался огонь, а в зрачки – рыжее солнце.
Был взрыв, вытряхнувший из нее страх смерти. А потом руки, потянувшие ее наверх, к жизни.
…И ожог.
Безболезненный ожог силы от чьего-то прикосновения.
А она по-прежнему смотрела в зеркало. Небесное, солнечное, запрокинувшееся. И из его глубин на нее выплывало лицо друга.
Белое. Залитое не то болью, не то прибоем. В налете морской соли и наросте улыбки.
Оно казалось далеким, неузнаваемым…
И пресным.
Оно звало ее по имени. Звало к себе. И этот зов был все равно что рокот моря в раковине...
Все равно что бесконечная волна, которая, прихлынув, хочет отнять и похоронить то, что однажды выплеснула на маленький остров и забыла там умирать.
- Чарли-и-и-и?.. – спросила она у голоса, которым была спелената, как утопленница водорослями. Который притягивал и выдирал ее из чьих-то рук.
- Клэр-р-р-р, - прорычали у самого ее лица. И она словно проснулась. Дернулась, хлебнула вместо воды огнедышащего воздуха и забилась в жаровне цепких пальцев.
Они прожигали до кости. Они душили пламенем. Они угрожали спалить дотла.
Ее оторвали от земли. Ее собираются бросить в костер! Ее сожгут заживо!..
Схваченная, объятая, она рвалась прочь, а вокруг зияла голая земля в подпалинах... Извиваясь жарким маревом, полыхала занавеска небес... А прямо над ней склонились чьи-то нестерпимо горящие глаза…
…И пламя тоже приблизилось.
Пепел радужки. Уголь зрачка.
Волк.
И волк уносил овечку с пепелища.
Дом тонул в жидком огне, а она, все еще слабо барахтаясь, уже затихая - в его руках.
Вот тогда-то Клэр и поняла, что кровь не вода.
И впервые в ее глазах отразилось что-то дикое, огнеокое…
И бездыханное.
. .
Всю свою жизнь Клэр была ведомой.
Она шла на поводу и на звук рожка, повинуясь стадному чувству и чужой воле.
Сегодня она впервые пошла по своей.
И это было не просто неосторожным шагом.
Это было самоубийством.
Сумасшествие чистейшей воды позволять вести себя через лес, полный хищников, самим хищникам.
Решение добровольно следовать за ними подсвечивало игрой со смертью...
Или с огнем.
Но она не стала ужином. Она сама делила его с волком в овечьей шкуре и оборотнем, что в неверном свете ночного костра казался диковинным овчаром.
Из той своей, прежней жизни, она помнила, что лучшие пастухи всегда выходили из собак.
Волк, стерегущий отару овец, это смехотворно.
Но волк держал в руках винтовку так, словно это был пастушеский посох. Словно это знак пастырской власти. И Клэр впервые почувствовала, что такое не заграда овина, а ограда. Опора. Принадлежность.
Волк стерег ее, как свое добро. Ее и ягненка.
Им следовало бежать его.
Но вместо этого она шла навстречу...
Взглядом.
И его по-волчьи злые, вечно голодные до другой глаза теплели, набредая на нее и детеныша.
И Клэр делалось страшно и не страшно одновременно.
А на языке почему-то появлялся горьковатый привкус дыма. И ей никак не удавалось вытравить его из себя. Он не выходил из нее, как не отходил ни на шаг от них волк.
…А луна была похожа на разгоревшийся в поднебесье костер.
Вот тогда-то Клэр и осознала, что нет для нее спасения. Потому что если сегодня она и стала чьей-то добычей, то только огня.
Волк лег и его тень по-домашнему укрыла ее.
Опека.
Это слово пекло ей губы. Сушило внутренности. И всю ночь ей хотелось пить.
В горячечном, лихорадочном забытьи она видела, как волк рыщет по джунглям и зовет ее. И в его дымчатом загнанном взоре пылало отчаянье...
Волк искал отбившуюся от стада, а нашел ягненка.
Тот жалобно блеял под деревом, и вдруг дерево вспыхнуло, как факел. За ним другое, и еще...
Пальцы зашарили в огне, заскребли землю, заметались подле себя…
Выхватить, выхватить из горящего сна агнца…
…Клэр схватила золу.
Боль пробудилась и она вместе с ней. Озирающаяся, одичавшая, похолодевшая.
Сон выкрал у нее тепло, крохотное тельце и разум.
Потому что через огонь от нее сидело безумие.
. .
Клэр хорошо выучила, что такое одиночество.
Когда оно в крови.
Когда оно почти сиротство.
Когда не спросясь, оно берет тебя за руку.
И сейчас, подслеповато щурясь сизыми глазами сквозь едкую рыжину, она обнаружила, что у него еще есть и лицо.
- Папа?! – раненым испрошением проявить этот облик. Придать очертания. Осиять тайну. Разгадать суть…
…И признать чужое родным.
Пастух баюкал ягненка, а это Клер хотелось к нему на руки.
Заговаривал сон, а это ей жаждалось прильнуть ухом к колыбельной.
Она вскричала: «Папа!», а уже несколько секунд спустя в ней безудержным нутряным стенанием заходилось: «Мама… мамочка… мама!..»
Потому что Пастух запел другое.
И сердце ее мелко-мелко, совсем не по-человечески забилось.
По-овечьи.
Потому что сердце ее забивали насмерть.
По-отечески превратив рот в прямую ножевую черту. Беззвучно вылепливая слова и полосуя пуповину, связывавшую ее с миром, их грозным беспощадным сечением.
Она должна оставить его.
Должна оставить…
…его…
А Клэр доверчиво внимала ударам с присущей ей чуткой, готовной пассивностью. И ей все казалось, что в голове капает черный дождь…
Лившийся звук отзывался в ней темной литанией. Сумеречно-заунывным чтением псалтыря.
Монотонным и бесчувственным.
То был голос взрослого, склонившегося над непроглядным колодцем десятилетий и подбадривающий испуганного ребенка на его дне.
Не отпускающий в темноту, но и не подпускающий к свету.
Сберегающий ужас.
Удерживающий на привязи тени…
…и отпевающий живую.
Ей должно оставить ягненка.
Должно, если не хочет, чтобы агнец стал жертвой всесожжения…
Поющая боль топила ее. Погружала в зловещее затмение. Звуковой волной омывала, но она уже не различала слов, точно цепенея.
Среди упорно нарастающей глухоты они обтекали ее бессмысленными потоками.
Единственное, что пробивалось сквозь ее окаменение, были сухие щелчки потрескивающих в огне веток, и каждая попадавшая на кожу слуха искра раскаленным выстрелом-плевком
… из огнемета, теперь она явственно видела это…
отдавалась где-то в груди.
Бесформенный страх и неясный ужас исчезли, уступив под напором этого медленно убивающего голоса место и время страху трехмерному, определенному и неотвратимому…
Страху грядущему.
В озарении последнего жуткого света она видела, как изрыгающие пламя драконы выжигают джунгли напалмом… Как мечется среди красных флажков огня волк с ягненком в зубах… Как бесится забавой горючая смерть, подбираясь все ближе и ближе, и наконец проглатывает две искорки жизни…
Силы изменили ей. Она начала кричать.
Глухо.
Сдавленно.
Словно внутри сидел какой истерзанный зверь.
…Но реальность уже пенилась и размывалась…
Голос возвращал ей настоящее.
Снова водоворот, неодолимо влекущий куда-то…
Пучина, противостоять которой невозможно…
Нескончаемая рябь образов…
И она.
Захлестнутая арканом...
Подхваченная течением...
Безвольно несущаяся сквозь бурлящий поток пространства в пузыре тишины, за который не проступали шумы ночи…
До тех пор, пока голос не сделал новый прокол.
Этого можно избежать.
Можно…
Если она оставит агнца семье волков…
Клэр слушала, потому что была дочерью.
Она не слышала, потому что была матерью.
В этой волглой ночи на нее разом нахлынуло все, что она видела и слышала за всю свою жизнь
…За последний день…
и она захлебывалась в этом и тонула.
А нити вен все сильнее дергали сердце, натягивая боль…
…и привязь.
И все вокруг плыло, словно она видела сон и вот-вот проснется.
Все ее чувства, кроме слуха и зрения, были почти парализованы. В эту ночь ей все было безразлично. Важно было одно.
Выстоять.
И когда собранность ее достигла предельного, слепящего напряжения - того убийственного напряжения, когда кажется, что тебе царапают спинной мозг зазубренным ножом, голос нанес последний удар.
…Она отдаст агнца.
И свою жизнь взамен.
Казалось, множество мокрых рук вцепилось в нее и потащило вниз. В холод.
И она ознобом всей своей жизни вновь ощутила ужасающее неправдоподобие смерти.
Бездыханность, за которой следует Тьма. Абсолютно непостижимая тьма…
Небытие.
Она чувствовала себя так, словно в ней распадались все клетки.
Словно они задыхались без воздуха.
Словно каждая из них умирала в одиночку.
И ничего не помогало.
Рядом с ней на земле образовался провал – пропасть без дна, куда ее столкнули с перерезанным горлом.
И в мгновения удушья, в безкислородной наводненности сознания, итогом всего ее существования из размытой колонии слабо флюоресцирующих правд к ней спустилась лишь одна.
Одиночество, оно беспросветно.
. .
Клэр никогда не была близко знакома с мясником.
Когда-то давно она знавала отца-хирурга, скальпелем удалившего ненужный придаток семьи.
В одно воскресное утро была допущена беседовать с отцом-пастырем, проповедовавшим спасение в эвтаназии.
Того, кто вырезал ее из жизни сейчас, Клэр не знала.
Он нее мало что осталось.
Словно волки изгрызли ее.
Казалось, тело совсем истаяло и уже не может сопротивляться. Она сидела вспоротая, приговоренная, с выпотрошенными внутренностями.
Истекающая привязанностью и не в силах двинуться.
То было ложное спокойствие от потрясения, но им стоило воспользоваться.
- Пора, - повелел голос.
Она вздрогнула.
Быть может, это сама жизнь содрогается в своих самых сокровенных тайниках…
И поднялась.
…и поднимается из глубин, чтобы постоять за себя.
Узда снята, поводок лопнул.
Она предстала перед ним переломанная, но не сломленная.
Освобожденная, но не свободная.
Пастух чуял в ней запах покорности и бессильного бунтарства, которое наперед знает, что оно бессильно.
В свете костра ее пышные волосы словно горели золотым пламенем.
И в этом ослепительном полыхании было что-то почти вызывающее. Казалось, жизнь совсем ушла из этого тела, и только золотисто искрящиеся волосы еще жили и взывали о помощи...
Она ее не попросила.
Лишь повернула не по-ночному синие глаза, пронзительно васильковую душу к волку.
…И мертвенно бледное лицо ее чуть прояснилось.
Она не улыбнулась.
Только лицо просветлело.
В эту ночь в ней сгорело все, что успели зародить минувшие сутки.
Истощенная, почти бестелесная, она нашла в себе сказать единственное
- Спасибо.
И в нем послышалось не то паси его, не то спаси его, после чего в лесу установилась такая тишина, какая бывает лишь на кладбище.
Клэр разжала ладонь, в которой все еще теплилась горсть пепла. И бросила в огонь.
Так пригоршню земли бросают иным на могилу.
Языкастое пламя взметнулось слизнуть звездную крошку с неба и попробовать руку.
…бывает, смерть целует совсем не больно…
То был конец и свершение.
Ощущение было удивительно целостным. От него нельзя было уйти. Оно пронизывало душу, и ничто не противилось ему…
И Клэр стал очевиден исход.
Заповедная тропа.
Пропитанный эфемерными парами дом на поляне.
Деревянные поленья половиц.
Опасно колеблющееся пламя за неплотно прикрученным ламповым стеклом.
Все здесь было готово к огню.
Она осязала это наверняка. Как запах пожара, который чувствуешь раньше, чем увидишь зарево.
Только на этот раз костра ей не миновать.
Она спасет.
Но не спасется.
- Веди, - сказала она ему, и он поразился крепости ее голоса.
Она сказала «веди», но сама ступала вперед Пастуха.
Сказала «веди», но шла во главе Пастыря.
Ягница, уносившая ягненка как можно дальше от огня…
...от заклания.
И когда она бережно опустила свою бесценную ношу на травяные ясли, глаза ее оставались сухими.
Это были незримые, невыплаканные слезы печального знания, которому ведома только бренность без надежды, без возвращения…
У черты последнего ухода она стояла по нему, как свеча.
…А затем побрела прочь.
Преданность, она по-своему предательство.
Она шла и шла, и ночь была звонка и просторна.
Шла до тех пор, пока время не перестало для нее существовать.
А волку еще долго являлась она во снах,
… в отблесках пламени…
словно сама всходила на костер.
|
