* * *
Да, я знаю, ты живёшь в мире, где информация – основное оружие, и умение жалить собеседника хлёсткими вопросами и презрительно-насмешливыми взглядами ты отточила настолько, насколько это было возможно. Я и не надеялась, что ты промолчишь и оставишь последнее слово за мной. Но снисходительно предъявленного мне списка его биографических данных и жалящего «А что ТЫ знаешь о нём?» я не ждала…
Да, я действительно не знаю, какой у него вес, рост, группа крови.
Я не знаю, кем были его родители, на ком он был женат и почему развёлся…
Я не знаю этого… и моё молчание, должно быть, убеждает тебя в моей полной и безоговорочной капитуляции.
Пусть. Думай, что хочешь. Мне всё равно. Потому что в моих мыслях уже складывается другой, совсем другой список…
А что я знаю о нём?
Я не знаю, какого он роста…
Я знаю, что когда я стою рядом с ним, мои глаза находятся на уровне его губ… На верхней едва заметным маковым зёрнышком притаилась маленькая родинка – ни за что не разглядишь, пока не подойдёшь вплотную. А на нижней – ложбинка, к которой так хочется прикоснуться… Однажды я сделала это, и теперь знаю терпкий вкус досады от нерешительности его поцелуя.
А чтобы заглянуть в его тёплые орехового цвета глаза, мне придётся поднять голову. Иногда это так трудно сделать…
Я не знаю его веса.
Я знаю, что за эти несколько недель он сбросил фунтов пятнадцать – его лицо осунулось, а джинсы стали сползать, открывая над неизменным чёрным ремнём полоску белых, всегда только белых трусов… Я знаю, что вес меняется, а привычки остаются. Особенно у таких людей, как он.
Я не знаю его группы крови.
Но я знаю, что он был готов отдать её всю без остатка за возможность спасти Буна.
И я помню, как она, горячая и липкая, пачкала мои пальцы, когда я зашивала его рану. А он плакал, но не от боли. Не от физической боли. Просто мокрая это работа – исследование прошлого… Он знает это. И я это тоже знаю. Даже слишком хорошо.
Я не знаю, кем были его родители, и как умер его отец.
Он сказал мне о смерти своего отца как бы между прочим, даже с лёгкой улыбкой, но глаза его в тот момент были такими тоскливыми… Я знаю, что он очень любил отца, и боль от этой потери пройдёт ещё очень не скоро.
Я знала, что он не женат. Потому что будь иначе – он непременно носил бы кольцо. В этом я уверена так же прочно, как в том, что солнце даже в этом проклятом месте восходит на востоке и садится на западе. Такие мужчины всегда носят кольцо, а ему вообще в голову бы не пришло, что свой семейный статус из каких-либо соображений можно скрывать.
Что он был женат, я не знала, но догадаться было бы нетрудно, если бы я только захотела об этом задуматься… Видимо, я просто не хотела этого знать. Удивило меня одно – как сильно задела меня именно эта информация. Кем она была? Какой она была? Что она такого сделала?.. Или… что-то сделал он?..
Я хотела бы знать… Но он вряд ли расскажет, даже если кто-нибудь спросит. Он не любит говорить о себе и своём прошлом. Это, наверное, единственная наша общая черта.
Что ещё я знаю о нём?
Я знаю, что в той, прошлой жизни, он если и не был состоятельным человеком – а я видела ярлык на пиджаке, который он небрежно забросил в кусты – то уж, по крайней мере, из тех, у кого я в час крайней нужды вытащила бы бумажник из кармана без особых угрызений совести… И ещё знаю, что почти наверняка он поймал бы меня при этом.
Я знаю, что у него ловкие и умелые руки, и его рассчитанные скупые движения создают иллюзию, что всё, что он делает, может сделать любой…
Я знаю, что он шмыгает носом, когда очень рассержен… Это смешно. Но только до тех пор, пока он сердится на кого-то другого.
Я знаю, что он может защищать и опекать, как отец, а может быть наивным и беззащитным, как ребёнок.
Я знаю, на каком боку он любит спать – на том, на который упадёт от усталости…
Я знаю…
Я знаю так много… и так мало!
Только всё, что я знаю, я прочла не в похищенных кем-то документах, а в нём самом. Именно поэтому я молчу… и улыбаюсь. Ты вряд ли поймёшь. Но мне этого и не нужно.
Всё
|
