Понедельник, 1 декабря. 8.30-11.30
Утро. Сейчас, должно быть, уже утро.
Я открываю глаза и вижу над собой серые каменные своды.
Я знаю, что камень холодный, очень холодный. Если прикоснуться к стене и задержать руку хотя бы на минуту, начнет ломить пальцы. Подземелья, чтоб их… Прожил здесь неделю и уже чувствую себя как узник замка Иф – хорошо хоть подземный ход копать не надо.
Не кощунствуй, Поттер. Если он захочет остаться – а Макгонагалл полна решимости уговорить его снова занять пост директора – ты будешь считать минуты до того мига, когда сможешь снова прикоснуться к серому граниту, и секунды до мгновения, когда тебе будет позволено дотронуться до его ладони, почти такой же холодной, как этот гранит.
Позволено? Да, конечно, мне будет позволено - и это, и… многое другое. Но я знаю, что еще не одну неделю буду просить позволения на любое, самое ничтожное действие и прикосновение. Просить если не словом, так взглядом, жестом, даже рискуя нарваться на раздраженный окрик – но я все равно не смогу по-другому.
Я слишком виноват перед ним. Конечно, вчера он убеждал меня в обратном, говорил, что мне не в чем каяться, а ему не за что прощать, и я даже сделал вид – ну, или попытался – что согласен. Не думаю, что смог обмануть его – он слишком красноречиво поморщился, когда я попросил разрешения прилечь на его кровать.
Честно, я просто хотел полежать с ним рядом, глядя, как он засыпает, – я боялся, что ему снова привидится кошмар. И это действительно случилось, но когда я его успокоил и он наконец заснул, я не нашел в себе сил подняться и, призвав плед, задремал на самом краешке кровати. Помню, что выныривал из полусна каждый раз, когда он шевелился или кашлял. Плотнее подтыкал одеяло, поправлял волосы, разметавшиеся по подушке. Слава Мерлину, он ни разу не проснулся – но я не решался вновь погружаться в дремоту и, борясь со сном, снова и снова вглядывался в тонкий бледный профиль.
По лицу его тоже били – но так, чтобы не оставалось следов. А ссадина на виске, оставшаяся после того, как в первый – и единственный – раз его допрашивал я, уже почти незаметна.
Внезапно меня охватывает сумасшедшее желание опять взглянуть на него, чтобы убедиться в этом – желание и какой-то дикий иррациональный страх. Смешно же, в самом-то деле - как будто за те два-три часа, в которые я все-таки позволил себе отключиться и поспать, он мог куда-то подеваться. Но тогда почему его дыхания почти не слышно? Ночью оно было хриплым и тяжелым.
Кое-как справившись с собой, я опасливо скашиваю глаза и с облегчением выдыхаю. Здесь он, здесь. Совсем рядом, в каких-нибудь пяти дюймах. Спит, чуть повернувшись ко мне, так что теперь я хорошо вижу его лицо. Спит. Тонкие губы чуть приоткрыты, ресницы неподвижны – и так хочется поверить, что темные круги под глазами – просто тень от этих длинных ресниц.
Я думал раньше, что хорошо знаю это лицо – узкое, тонкокостное, с впадинками под высокими скулами, хищным ястребиным носом и надменной линией тонкого рта, с резкой морщиной между бровями и глубокими складками у губ. Умное, гордое и властное лицо, которое я возненавидел с первых дней в Хогвартсе и всю жизнь искренне считал, что никаких чувств, кроме ненависти, оно вызвать не может. Да что там, я еще неделю назад так думал. А сейчас оно стало для меня… нет, даже не прекрасным и не только любимым. Единственным.
Я знаю, что кое-что у меня никогда не получится. Я не сумею разгладить эти скорбные морщинки. Не смогу сделать так, чтобы из густых черных прядей исчезли серебристые нити седины. Не смогу стереть из его памяти все случившееся. Но что-то я все же попытаюсь сделать – и даже уверен, что мне это удастся.
Я хочу, чтобы он опять научился радоваться жизни – если когда-нибудь он это вообще умел. Я буду вытаскивать его из этих кошмарных подземелий – лучше бы, конечно, в Лондон, но можно и для того, чтобы просто побродить по Хогсмиду, пропустить рюмочку в «Кабаньей голове», как это любил Дамблдор. Ну а если он недовольно фыркнет и откажется куда-либо вылезать, буду часами торчать в неуютной, пропахшей зельями лаборатории и в меру своих весьма скромных возможностей помогать ему варить эти самые зелья, раз уж бульканье вязкой жижи в закопченном котле способно доставить ему радость.
Я хочу, чтобы он снова смог улыбаться, хотя, честно говоря, не буду иметь ничего против и его фирменной саркастичной усмешки – да что угодно, пусть язвит, ехидничает, издевается, я еще и поводов подкину, только бы не пустые мертвые глаза и посмертная маска вместо лица. Вчера мне, кажется, удалось на время спугнуть его демонов - и я сделаю все, чтобы они не вернулись.
Я хочу, чтобы он наконец простил себя. Смог же он простить меня – по крайней мере, он об этом сказал – так, может, и это в конце концов получится?
Жалко его будить, но придется – ему предстоит выпить чертову уйму зелий, и некоторые лучше всего действуют именно утром – он мне сам вчера объяснил, когда я попытался уговорить его принять их на ночь. Я с удовольствием разбудил бы его поцелуем, но не знаю, как он к этому отнесется, а экспериментировать боюсь. Поэтому я, вздохнув, откидываю краешек одеяла и легонько сжимаю его расслабленную ладонь.
Он слегка вздрагивает, но ресницы по-прежнему неподвижны – и, помедлив, я все-таки решаюсь на то, в чем просто не могу себе отказать – осторожно вытягиваю его руку из-под одеяла и подношу к губам холодную кисть.
Слава богу, отек совсем спал и это снова его рука – узкая, сухая, с длинными тонкими пальцами, почти хрупкая – но я знаю, что эта хрупкость обманчива. Я знаю, какими сильными могут быть его руки – в субботу он отшвырнул от меня огромного Пожирателя смерти как котенка. А еще – воспоминание об этом наполняет меня жаркой радостью – я знаю, какими они могут быть нежными.
Я прикладываю к щеке его ладонь с твердыми шершавыми бугорками мозолей, вдыхая еле уловимый горьковатый запах, впитавшийся в кожу за долгие годы возни с зельями. Скольжу сомкнутыми губами по гладкой молочно-белой коже, чуть дотрагиваясь, целую выпуклые косточки и венки, осторожно касаюсь полузаживших багровых отметин от ожогов и уродливых синяков на запястье. Синевато-черные – от аврорских наручников, но вот эти, недельной давности, уже с заметной желтизной – на моей совести… Я снова зажмуриваюсь – на этот раз от стыда – и именно в этот момент ощущаю, что он проснулся: расслабленная кисть едва заметно напрягается.
Открыл он глаза или нет? Замерев, но не решаясь отпустить его руку, я судорожно соображаю, что делать. Если я сейчас разомкну веки, его взгляда не избежать – и я так хочу этого… и боюсь. Боюсь того, что могу увидеть в этом взгляде. Вчера… вчера много чего случилось, он не вполне владел собой от потрясения и, может, поэтому мне удалось разглядеть в его глазах нечто, позволившее мне полночи промечтать о нашем… общем будущем. Сегодня там может быть что угодно.
- И долго будем дрожать и бояться? Ну же, смелее, победитель Волдеморта!
Боже, он что, читает мои мысли прямо через черепную коробку!? Или они ему через кожу передаются? А голос… Тихий, но по-прежнему глубокий, предсказуемо насмешливый – и непривычно ласковый. А, будь что будет…
Я и правда ждал чего угодно – от равнодушия до безмолвного, но красноречивого приказа покинуть его покои. Но то, что я вижу… Насмешка – куда ж без нее! – и усталое спокойствие, а глубже?.. не может быть… теплота и… о боже… неужели правда?..
Это как лунный отблеск в темной воде, как золотистые искры в бархатной черноте углей. Я мог бы подобрать другие сравнения, но именно так я подумал, впервые увидев это в его глазах в пятницу. Тогда все могло быть… следствием обстоятельств. Сегодня же…
Прерывисто вдохнув – оказывается, эти полминуты я не дышал – я наконец отпускаю его руку и, рывком придвинувшись ближе, обнимаю его, стиснув худые плечи, прижимаю к себе, уткнувшись куда-то в воротник его ночной рубашки. Он сдавленно охает и пытается меня отпихнуть. Мерлин, какой же я идиот. Первосортный. Но я не нахожу в себе сил отодвинуться и только немного ослабляю объятие, и его раздраженное ворчание кажется мне райской музыкой:
- Поттер, ты решил завершить начатое твоими коллегами и сломать мне уцелевшие ребра?
- Я же сказал вчера, что уволился, - бормочу я, осторожно проводя кончиками пальцев по острым лопаткам – и замираю, чувствуя, как его рука ложится мне на затылок и холодные пальцы зарываются в волосы, касаясь шеи, отчего меня мгновенно охватывает озноб. Наверное, он решил, что это от холода, потому что дальше происходит нечто невообразимое – он выдергивает зажатый между нами край одеяла и, притянув меня ближе, набрасывает его мне на спину, продолжая ворчать:
- Подоткнись там, мне не дотянуться… Что, вот так лежал и мерз всю ночь? Имей в виду, я не в том состоянии, чтобы варить перечное зелье, и если ты заболеешь…
- То я сварю его сам, - шепчу я, наслаждаясь его обеспокоенным тоном и тяжестью руки, обнимающей меня поверх одеяла. По правде говоря, отвечать не хочется – хочется прижаться к нему еще теснее, но сейчас в этом нет ничего от возбуджения. Это так невероятно – то, что он впустил меня в свое личное пространство… нет, даже больше – впустил в свою жизнь, если верить тому, что я прочел в его глазах. Невероятно, невозможно – но это случилось. И пусть даже не надеется, что я уступлю хоть полпяди из столь щедро предложенного. Общая кровать, общее одеяло, общее тепло… Общая боль и воспоминания – и это тоже принадлежит теперь нам обоим, и если мы разделим память на двоих, нам будет легче справиться с ее горькими дарами.
А я… я-то что готов ему предложить? Да все, включая бессмертную душу. Впрочем, принять этот дар ему совесть не позволит. Я подавляю смешок – неделю назад «совесть» и «Снейп» были для меня несовместимыми понятиями. А теперь, убедившись в обратном, я слегка опасаюсь, чтобы эта его совесть не помешала воплощению в жизнь моего главного плана – сделать его счастливым.
Ничего, договоримся как-нибудь…
- Поттер?..
- М-м?
- Жалко тебя будить, но я хотел бы принять зелья еще до завтрака. Впрочем, лежи, я попробую сам подняться…
Я что, опять задремал? И, конечно, напрочь забыл о его зельях. Я одним движением выскальзываю из-под одеяла и вскакиваю так поспешно, что он вздрагивает и морщится:
- Так, теперь ты решил добить меня предупредительностью? Умоляю, не надо бросаться исполнять каждую мою просьбу с таким видом, будто это последняя просьба в моей жизни – если, конечно, ты не хочешь, чтобы я чувствовал себя вампиром, пьющим кровь невинных младенцев.
- Я такой же невинный младенец, как ты вампир, - бормочу я, уже подойдя к двери, но слышу сзади раздраженное:
- Хватит. Иди сюда.
Покорно возвращаюсь к кровати и сажусь на край. Непонимающий вид сделать не получится – он слишком хорошо знает, о чем я.
- Послушай, Гарри, - я вздрагиваю от непривычного обращения, но он, кажется, предпочел этого не заметить. – Перестань это делать.
- Делать что?
- И изображать идиота, кстати, тоже. Ты, вне всяких сомнений, посредственность, - я обиженно вскидываюсь и он довольно улыбается, увидев это, - но отнюдь не идиот. Перестань обвинять себя в чем ты там себя винишь. Я уже говорил это вчера и повторяю снова – ты делал всего лишь то, что было тебе поручено – присматривал за Пожирателем Смерти, и вел себя при этом… достойно. Гораздо более достойно, чем я мог себе когда-либо представить.
- А Веритасерум? – тихо возражаю я. Он насмешливо фыркает:
- Ладно, будем считать это местью за многолетние придирки. Но ты ведь не отмахнулся от того, что услышал, как твои… бывшие коллеги. Ты задумался. А то, что потом ты попытался мне поверить – это… я… - он вдруг умолкает.
Старательно не замечая дрожащие губы и повлажневшие ресницы, я снова придвигаюсь ближе – ох, не суждено ему принять свои зелья до завтрака - и склоняю голову ему на плечо, зарываюсь в волосы, вжимая лицо в густые пряди, а он шепчет, стиснув мою руку, и в тихом прерывистом шепоте больше нет насмешки:
- Глупец… Хватит уже себя мучить… Где бы я сейчас был, если бы не ты.
Я мог бы, конечно, сказать, что восстановленный портрет Дамблдора обошелся бы и без меня, но я молчу, слушая, как его дыхание постепенно выравнивается, и пытаюсь выровнять свое.
Если бы я не отвел сейчас глаза, я увидел бы его слезы.
Нет, не так. Он позволил себе это – при мне.
Он действительно доверился мне.
Мерлин, только бы самому удержаться…
Я пытаюсь дышать через нос – не помогает, и через полминуты слышу насмешливое – никогда не думал, что буду так рад насмешке в его голосе:
- Все, Поттер, хватит сопеть мне в ухо. Мне щекотно. И принеси уже наконец зелья.
Более глупой улыбки он ни на чьем лице, наверное, не видел. Про красные глаза и распухший нос я уж молчу. У него вот почему-то ничего не распухло и не покраснело, правда, глаза до сих пор подозрительно блестят. Ох, что-то слишком ярко они блестят… Я встревоженно касаюсь его лба – так и есть, опять горячий.
- Вот, я еще жаропонижающее прихватил, - я выстраиваю на столике у кровати батарею флакончиков и слышу его тяжелый вздох.
- Ну конечно, не стоило надеяться, что ты не заметишь. Даже когда его варю я, на вкус получается ужасная гадость, а это, сваренное неизвестно кем… Может быть, не надо?
- Надо, - коротко отвечаю я, чувствуя, как опять перехватывает горло от его неуверенных интонаций. Надо что-то с этим делать, начать как-то привыкать к его доверию, к тому, что ему не безразлично мое мнение, иначе ходить мне с красным носом и опухшими веками всю оставшуюся жизнь.
Представив эту впечатляющую картину, я невольно фыркаю, и Северус тут же устремляет на меня негодующий взгляд:
- Нет, я, пожалуй, поторопился, приписав тебе благородство. Помог бы лучше сесть! Я увяз в этой перине, как в… Что? Перина? А это что??
- Я уж думал, ты не заметишь, - улыбаюсь я, помогая ему приподняться. – Это постель Слизнорта. Неделю назад она дико меня раздражала, и я все убрал, а сейчас просто трансфигурировал все обратно, пока ты спал. А что, по-моему, довольно уютно. Мне просто хотелось, чтобы тебе было немного комфортнее. И чтобы было… не так больно.
- Забавные у вас со Слизнортом представления об уюте и комфорте, - иронически замечает Северус, откинувшись на необъятную пуховую подушку. – Вообще-то я не возражал против прежнего варианта, хотя твоя подушка была плоской как блин, а одеяло напоминало плащ друида. А в этом пуховом безобразии я чувствую себя какой-то одалиской в гареме. Хотя, знаешь, - задумчиво добавляет он, - мне, пожалуй, нравится.
- Что? Чувствовать себя одалиской? – смеясь, я еле успеваю увернуться от подзатыльника - реакция у него всегда была отменной.
- Конечно нет, болван! Я имел в виду постель. Так что можешь ничего не менять. Тем более что действительно не так больно.
- Правда? – обрадованно улыбаюсь я и нерешительно предлагаю: - А можно, я посмотрю? Может, нужно смазать… или примочки?..
- Нет, сейчас не стоит. Лучше вечером, после ванны. Пока достаточно будет зелий. Дай-ка мне сначала кроветворное…
Я наблюдаю, как он глотает лекарства, смешно морща нос и ворча что-то о леворуких зельеварах, как тяжело переводит дыхание, и горло опять сжимается. Зря я затеял это обнимание и выяснение отношений. Он все еще ужасно слаб – а чего бы я хотел после такой недели?! – и чувствует себя гораздо хуже, чем пытается показать. Черные глаза блестят от жара, на впалых щеках проступил лихорадочный румянец, тонкая рука, сжимающая очередной флакончик, чуть заметно подрагивает. А из меня врач как из Хагрида министр магии…
- Может, тебе все же было бы лучше в больничном крыле? – нерешительно начинаю я – и осекаюсь под его взглядом. Черт, как я мог забыть…
- Знаешь, я пока как-то не готов делиться с мадам Помфри подробностями своей личной жизни, - едко замечает он, но, увидев мои горящие щеки, смягчается. – Не беспокойся. Ничего такого, с чем мы не могли бы справиться. Немного зелий, немного покоя… немного Поттера, если не сбежишь через сутки…
- Не сбегу, - тихо говорю я, помогая ему лечь. – Так что «немного Поттера» не получится. Придется принимать меня в больших дозах.
- Тогда выздоровление неизбежно, - так же тихо отвечает он. – Ты очень… сильнодействующее средство.
Ну и как прикажете себя вести после таких высказываний? Я целую прозрачные виски, веки, горячие скулы, не удержавшись, чмокаю его в нос – на этот раз увернуться от подзатыльника не удается – и легко, совсем легко касаюсь губами краешка тонкого рта – так, чтобы запретить себе даже думать о продолжении. Сейчас ему точно не до продолжения. Может, вечером… Или?.. Но он, похоже, считает точно так же – дождавшись, пока я отстранюсь, он негромко произносит:
- Знаешь, это замечательно, но сейчас я предпочел бы завтрак.
- Конечно, - я неохотно поднимаюсь. – Извини. Просто когда ты так близко… и говоришь такие вещи… черт, я не могу удержаться!
- Учись, - он насмешливо вздергивает бровь – так, что мне немедленно хочется вновь склониться к нему и чмокнуть в эту самую бровь. Ага, и огрести еще подзатыльник…
От греха подальше ухожу в гостиную и зову эльфа. Добби появляется через пять минут – и сразу с огромным подносом, полным еды. Так, что у нас сегодня в меню? Я склоняюсь над подносом и с удивлением замечаю в груде всякой вкуснятины шоколадные печенья в виде дракончиков.
- Завтрак в Большом зале еще не начался, но я подумал, что Гарри Поттер опять не захочет туда подниматься, - пищит Добби, сочувственно косясь на меня. – Печенья передала профессор Макгонагалл… и еще вот это, – он протягивает мне небольшой пергаментный свиток. Кивнув, я разворачиваю свиток и быстро пробегаю глазами строчки, написанные строгим четким почерком Макгонагалл:
ПОНРАВИЛОСЬ?КАЧАЙ ПРОДУ!
|
