This is all so clear
Посвящается палеозойским амфибиям.
* * *
Острое чувство утраты или, может быть, разочарование?
Нет. Ты не ищешь острых ощущений. Ты хочешь другой путь.
Мое тело кажется тебе достаточно красивым, а я - достаточно распущенной.
Я - твой вишневый первый снег. Стыд убивает тебя после каждой нашей ночи, твои ребра крушит термоядерный заряд в сорок мегатонн. Горло забивают осколки собственного позвоночника.
Этот стыд. Он чище первородного греха, он яростнее огня, обрушенного на Гоморру.
Каждый человек сам кует свое несчастье и я - твоя вина.
Вина, стыд, ненависть.
Эти чувства рождаются на свет раньше нас, погружая нас в реальность. Оптимизм - не более чем установка на выживание, и ты оптимистична. Итак, моя милая. Ты оптимистична.
Я режу тебя на полосы, сдираю кожу с сочной плоти, блестящей жирно и остро. Я шью себя. Каждую ночь. Ты не можешь сбежать, как бы яростно ты ни пыталась. Ты не можешь спать по ночам.
Да, ты никогда не спишь, бремя бессонницы делает тебя выкидышем времени. Ты чувствуешь, как секунды стекают с твоего затылка и стучат об пол.
Ты никогда не спишь, но никто не знает об этом и - ты оптимистична. Ты знаешь, как правильно произнести слово «жалюзи».
Хренова девственница. Да. Если тебя имел мужчина, это еще не значит, что ты стала большой девочкой, моя милая. Ты вздрагиваешь, когда я дотрагиваюсь до твоей груди. Ты съеживаешься, когда я начинаю гладить твои соски. Да, вот так. Между большим и указательным пальцем.
Ты краснеешь, когда смотришь на мои руки.
Люциусу всегда нравился этот твой румянец, застенчивая сука.
Каждый раз, когда я ищу взглядом твои глаза, я жду удара. Настоящего удара, священной интифады, одурманенного фанатичного воя вождя-федаина. Мои казармы пусты и меня хватает лишь на то, чтобы наполнять стыдом пальцы на твоих ногах.
В условиях сокращения армий я готовлю комдивов для несуществующих войск.
У тебя нет любви, только надежда.
У меня нет любви, только ненависть к твоему страху.
Высокие двери зала украшены гербами, золотыми кирасами, греческим меандром. Каскадом рушатся по стенам портьеры. Моя жена Аида.
Красивая, может быть.
Итак, моя милая? Ты красивая?
Мы всегда пьем. О, никто не поверит, если я расскажу, как много мы пьем вместе.
Врываясь в мои комнаты, ты всегда сдержанно улыбаешься. Эта улыбка - твой форпост. Снимаешь с себя шляпку и швыряешь ее на кресло отточенным, приглашающим жестом. Ты чудовищно, неестественно красива. Мне хочется ударить тебя, но я знаю, что вместо крови брызнет акрил, а я - в новом платье.
Я в новом платье и пью вместе с тобой.
Твои духи не оставляют следов на моей коже.
Хочу трогать тебя. Не прикасаться, а именно трогать. Тупыми движениями протыкать тебя пальцем.
Молодость. Мы вечно молоды.
Раздавленная полоса крема на твоем виске.
Пятьдесят грамм текилы.
Пятнадцать грамм сухого вина.
Сок из половины лимона.
Встряхнуть, подавать со льдом в стакане с ободком, сделанным из соли. И так - четыреста пятьдесят два раза за вечер. Четыреста пятьдесят два вечера я знаю тебя. Никогда я не знала тебя близко.
Гораздо больше жертв пало от рук убийц, выпущенных из тюрем, чем вследствие судебной ошибки. Ты знаешь, что это значит? Пей быстрее.
Быстрее, быстрее, быстрее же, чертова сучка. Сними с себя все пьяными дрожащими руками, но перед этим выключи свет.
Итак, моя милая, ты теряешь голову от собственной смелости. Я никогда не видела твоего тела. Я знаю его только на ощупь. Выпирающие вехи позвоночника, как кольца на спиле дерева. Ты так отвратительно стара, Нарцисса. Ты хочешь, чтобы я вернула тебе молодость.
Я зла и высокомерна, я не сочувствую, я выжигаю ногтями татуировки на твоих молочных ягодицах. Я тоже красива, но по-другому. Моя красота подавляет, она черна, тяжела и угрюма, как разруха.
Щелевой луч света осыпается из-за штор. Я вижу, как ты снимаешь трусики, покачиваясь, чуть не падая. В этот момент я думаю о Люциусе и мне хочется сказать тебе о том, как был сотворен этот мир.
И пусть Люциус будет Адамом, ты - Лилит, но я - Бог. Я была первой.
Я медленно поднимаюсь с постели, на которой сидела, допивая свою пятисотую «Маргариту».
Эта мощная волна, исходящая от тебя. Ты хочешь, чтобы все началось быстрее.
Я никогда не забуду твой стыд, твои пьяные слова, свое презрение. Но я буду делать вид, усердно делать вид. Потому что я хочу, чтобы мы встречались снова и снова.
Обнимаю, положив руки тебе на спину. Медленно опускаю ладони ниже, чуть царапая тебя своими длинными ногтями. Ты покорно откидываешь назад. Ты хочешь, чтобы я целовала тебя в шею.
Люциус берет тебя равнодушно и быстро, он самовлюблен и холоден.
А я слишком ненавижу этот мир, чтобы все окончилось так скоро. Итак, моя милая. Мы начинаем.
Зачем нам слова? Ты врешь, ты постоянно говоришь неправду. Я слишком устала от лжи. Давай, все будет честно.
Ты приходишь ко мне потому, что я позволяю. Я целую тебя в шею, потому что позволяешь ты.
Так просто, так чертовски просто.
Иногда мы представляем себя мужчинами и мой язык проникает глубже обычного.
Но сегодня я останусь женщиной и к утру тебя не будет. Ты растворишься в теплых простынях и ритуалах. Я хочу сказать тебе, что красива именно ТЫ, что тебе не нужно притворяться.
Но… Ах, да. Мы ведь не хотим врать, моя милая.
Я целую тебя под подбородок, пальцем щекочу волосы на твоем крепком выпирающем лобке.
Месяц назад, на вашем сраном званом ужине мы сидели рядом и я вылила бокал красного вина тебе между ног.
- Прошу прощения.
- Это… ничего страшного, Белла.
На тебе было то лимонное платье из шелка маркизет. Он мокро и бесстыдно облепил промежность и ты шла к выходу из залы под перекрестным огнем взглядов, цеплявшихся за твой клитор.
Наверное, тогда ты хотела, чтобы я умерла самой омерзительной смертью. Кажется, ты чувствовала себя так, словно тебя изнасиловал каждый из присутствующих.
Ты вся - бесконечная эрогенная зона. Люциус не подозревает об этом. Я рада.
Спускаюсь ниже, целуя твой напряженный живот. Силой толкаю тебя на кровать, но не потому, что ты сопротивляешься. Ты пьяна и не понимаешь, чего я от тебя хочу.
А я хочу, чтобы ты раздвинула бедра.
Средним пальцем поглаживаю тебя между ног. Неторопливо добавляю указательный и безымянный. Ты выгибаешься и накрываешь мои пальцы своей ладонью. Кажется, даже пот пахнет перегаром. Только в состоянии алкогольного отравления ты способна отдаться женщине.
Мне хочется видеть твои глаза, может быть, они блестят. Но, скорее всего, закрыты.
Я целую тебя туда, где раньше были наши руки. Я полирую языком. Я не знаю, как тебе нравится. Никогда не знала. Ты никогда не говорила мне.
Твои бедра дрожат, мешая мне, сдавливая мое лицо. Мне трудно дышать.
На вкус ты отвратительна, как раствор соды.
Интересно, глотаешь ли ты у Люциуса. Интересно, его вкус настолько же вызывает рвоту?
Итак, моя милая, как бы мне спросить тебя об этом?
Твой живот густо перекачивает воздух, руки раскинуты и мнут простыни в кулаках. Я все делаю правильно.
Я чувствую, как волна сокращений рвет мышцы под моими губами. Ты облегченно вздыхаешь и некоторое время лежишь неподвижно.
До чего же ты скучна, Нарцисса. Даже оргазм у тебя - лишь расслабление, после которого ничего не хочется. Тебе ничего не хочется, моя милая?
У мужчины это означало бы завершение, но для нас - это только начало.
Тебе нужно в туалет, так всегда после первого оргазма за ночь. Ты вяло поднимаешься на ватных ногах. Испарина покрывает тело бриллиантовой пылью, пахнущей жарко и сокрушительно.
Потом я слышу шум воды из душа.
Ты возвращаешься. За это время я успеваю выкурить две сигареты и начать третью. Стряхиваю пепел прямо на ковер. Знаешь, он весь в прожженных пятнах. Напоминает карту мира. Карту твоего тела, которое я никогда не видела обнаженным. Только на ощупь, только на запах, только на стон.
Ты падаешь на кровать. Иногда ты смеешься при этом. Пока ты отдыхаешь, я ласкаю тебя. Все, что угодно. Поцелуи, укусы, ногти, слова.
Все это не имеет значения.
Значим лишь тот вздох, та невероятная слабость после оргазма. Значимо лишь это, это последнее сокращение мышц, на доли секунд сжимающее твой «центр удовольствия» так, что из него брызжет сода и текила.
И снова я спускаюсь пальцами по твоему животу, перебираю волосы между твоих ног.
Никого из нас не утомляет однообразие этих ночей.
Люциус, - о, кровь Морганы! - должно быть и вовсе невыносимо скучен, лёжа на тебе.
Знаешь, моя милая, я слышала, что в постели со Снейпом он гораздо более щедр и увлекателен. Но я не стану говорить тебе об этом.
Ведь тогда к стыду наших ночей добавится месть, и меня действительно начнёт тошнить по вечерам, перед твоим приходом.
Нет, я не помню того, как это случилось между нами впервые.
Меня потрясала радость новизны ощущений. Женское тело в моих руках казалось верхом совершенства. Бог был в отличном настроении, когда творил тебя, моя милая.
Пушок на коже создавал ощущение бархата, округлые плечи хотелось гладить бесконечно. В те первые вечера я жаждала, чтобы мои руки приросли к твоей спине. Я хотела наслаждаться тобой без перерыва.
Ты была тайной для меня. Моим еще не освоенным островом в Северном Ледовитом океане.
Потом я поняла, что ты никогда не смотришь мне в глаза.
Ты хотела быть распятой и мы целовались на площади. Но - никогда ты не целовала меня, когда мы оставались наедине. Твои губы были плотно сжаты. Только текила могла заставить их расслабиться. Когда мы наедине. Когда мы наедине. Как давно это было.
Каждый раз, когда я пытаюсь забыть, ты напоминаешь мне. И это не вызывает раздражения - я чувствую презрение. Ты заставляешь меня быть снисходительной. Это было и будет так естественно.
И все мои слова, которые я помню.
Глухой звук удара о стену.
Я до сих пор не могу отсеять твою ложь от твоей правды.
Да это и не важно. Это действительно не имеет значения.
Это было в той жизни, когда мы изучали мир.
Теперь он нам не интересен. Мы думаем, что знаем о нем все.
Мы упиваемся гордыней, мы сделали многое, чтобы научиться ненавидеть. Мы достойны гордости.
Раньше мы были жестокими. Без ненависти и причин. И это было честно, моя милая.
Мы не хотели любить, мы хотели причинять друг другу боль.
Это было так к месту.
И то, что мы спокойно смотрим друг другу в глаза.
И то, что мы говорим о политике и погоде.
И то, что нам не хочется целоваться.
И то, что мы лицемерно делаем вид, что забыли.
От этого тебя тошнит. Как от соли в бокале с «Маргаритой».
Мне тоже неприятно думать о погоде в твоем присутствии.
Есть вещи, которые нельзя забывать.
И так трудно признаться себе, что я презираю тебя лишь за то, что ты не любишь меня.
За то, что я просто еще одна дверь в твоем вечном скучном побеге от реальности.
Итак, моя милая, ты можешь открыть меня снова. И пусть это останется шрамом на твоих ладонях.
Облезлой горелой кожей на сгибе пальцев.
Гуманизм - это милосердие к жертве, а не к убийце.
Поэтому, моя милая, ты можешь открыть меня снова.
Тебе будет очень, очень больно.
The end
|
