Между любящими друг друга людьми существует связь. Тоненькая ниточка взаимопонимания и взаимослияния двух разных существ. Наверное, поэтому ее сердце замирает, когда за сотни километров от дома он вдруг просто порежет палец ножом. Наверное, поэтому он всегда знает, когда ей так нужно услышать его голос, и в опустевшем доме раздается долгожданный телефонный звонок. Когда связь рвется, всегда больно. Жизнь останавливается и ждет одного-единственного решения…
БЫТЬ.
Где ты, любимый? Что с тобой, родной мой? Тебя больше нет рядом. Мне страшно.
Что вдруг случилось? Раньше ты всегда был со мной, какие бы расстояния нас не разделяли. Когда-то у нас все было общее - боль, страх, гнев, отчаяние, апатия, долгие часы сомнений и краткие мгновения любви. Когда-то, но не теперь. Сегодня я осталась одна. Мой рай умер. Мне плохо, родной мой, помоги мне. Я ослепла. Все, что я вижу - лишь смутные тени. Они тянутся ко мне цепкими грязными щупальцами, касаются раненной души влажными липкими присосками, высасывают последние зыбкие воспоминания о нашем счастье. Я слабею, милый. Я оглохла. Все, что я слышу - скорбный вой ветра, мечущегося в моем опустошенном сознании и смех… резкий, жестокий, беспощадный… смех над моим горем. Я боюсь.
Вернись, любимый! Ты всегда возвращался. Как бы плохо тебе ни было… Жизнь так многолика, почему же на твою долю выпадают только несчастья? Неужели боль твоя так необходима? Отзовись, родной мой, скажи, как помочь тебе?
Темнеет… но я не могу уйти одна. Я иду по пояс в густой траве. Она тянет меня назад, опутывая усталые ноги, сковывает и без того нерасторопные движения, исступленно впивается в незащищенные ладони. Она против нас.
Моя походка за несколько месяцев стала такой неуклюжей… но я спешу. Мне нужно найти тебя.
Господи! Что мы тебе сделали? Почему ты так не терпишь нашего счастья? Кровь… Как я молилась, чтобы она была не твоей! Но тот, кто там, наверху, ненавидит нас. Отныне я плачу ему взаимностью.
Как же так… Ты лежишь на примятой траве. Я давлю поднимающийся волнами ужас в самом зародыше. Не это тебе нужно сейчас. Ты неподвижен. Твои раны ужасны, из окровавленного месива израненной плоти торчат обломки костей… Так не должно быть. Это неправильно…
Я не слышу твоих стонов. Неловко подогнув колени, я плюхаюсь рядом с тобой на мокрую красную траву. Ты не дышишь… За что?… Что мне делать?.. Ты весь в крови, ребра сломаны, сердце не бьется… Я не справлюсь одна. Палочка выскальзывает из моих трясущихся рук... Зов послан, но помощь не торопится… Нет, наша вселенная не может просто исчезнуть, смерть подождет. Только не сегодня. Только не так. Возможно, у меня есть еще время. Несколько минут, потом будет поздно. Так мало. Слишком мало… Но сейчас за эти драгоценные минуты я без сомнений продала бы душу… У Бога есть время. Для каждого - свое. Вечность - для сирых и убогих, для тебя - лишь несколько минут. Хорошие люди умирают быстро. Я не буду ждать, потерпи, любимый. Я осторожно приподнимаю тебя за края изорванной одежды и, спотыкаясь, волоку по траве. Туда, где дом. Туда, где нам помогут.
Средь смуты мечущихся в панике чувств, тревожного безумия и наступающих сумерек медленно проявляются очертания чьей-то фигуры… Наконец-то! Господи, спасибо, и прости рабу твою неразумную…
- Господин директор! Он умирает! Помогите! Скорее, умоляю вас! СКОРЕЕ!!!
* * *
Бо-о-оже мой… приснится же жуть такая!.. И не странно. Весь месяц - сплошные праздники. Вчера из последних сил справляли наступление долгожданного отпуска. Голова раскалывается… м-да… голова - вещь хрупкая. Подтверждено опытным путем, методом столкновения с каменной поверхностью. Чуть жизни не лишилась по дурости своей. Но теперь все хорошо. Постепенно все вспомнилось, что не вспомнилось - выучено заново. События прошлой жизни, опыт, знания, эмоции, чувства, все вернулось, принеся с собой непоколебимую уверенность в собственных силах. Теперь - все хорошо, но иногда окружающий мир вновь кажется мне чужим и странным. И очень неуютным…
Я встаю и, как всегда, иду на кухню. Готовить завтрак моему троглодиту. Ест все подряд, количества съеденного иногда просто ужасают. А толку мало. Все такой же тощий. Растет, наверное… только б не глисты…
Чай заварен, яичница на плите злобно брызжет в разные стороны маслом, в центре стола величественно возвышается гора тостов, обжаренных в молоке с сахаром. Как любит мой сластена. Все готово, иду будить.
Захожу в комнату. Мое сокровище все еще спит в обнимку с одеялом. Носом уткнулся в подушку. Хороший нос, наш семейный. А вот глаза… таких черных я даже у цыганских оборвышей не встречала… Надо бы Макса спросить, у него родственники в Греции, может, по их линии ген проскочил. Мой бывший хоть и сволочь, конечно, но все-таки тоже ему родитель… какой никакой. Спасибо, хоть алименты платит. Обещал вот, с обучением после школы поспособствовать. Что лучше-то? Оксфорд или Кембридж? Или, может, Сорбонна?..
По белоснежной наволочке разметались длинные черные немытые патлы. Говорит, так теперь модно… позорище какое. Учителя на него жалуются. Якобы, на перемене опять какой-то фокус выкинул, постоянно вокруг него творится что-то совершенно необъяснимое… Объяснить не могут, а жалуются…
Спит… горюшко мое анемичное…
Подхожу и рывком стаскиваю с него одеяло. На меня уставились два заспанных черных глаза. Еще плохо понимает, что от него хотят, но уже хмурится… Как же я его люблю!
- Вставай, сын мой Всеволод. Отныне и последующие десять минут судьба сегодняшнего завтрака в твоих мужественных руках.
|
