Подлинная история Дейви Джонса
Тогда близ нашего селенья,
Как милый цвет уединенья,
Жила Она. Между подруг
Она гремела красотою.
Однажды, утренней порою,
«Голландец» свой я гнал на юг,
Меха органа надувая.
Она - красавица младая
На берегу плела венок.
Меня пленила та картина...
Да, друг мой, это была Тиа!
Забыв про курс, и про покой,
Я правил к ней корабль мой.
Но дерзкий взор мне был наградой.
И я любовь узнал душой,
С ее небесною отрадой,
С ее мучительной тоской.
А время шло, вперёд, упрямо;
Я с трепетом открылся ей,
"Тебя люблю я, Тиа Далма!" -
Сказал я. Горести моей она надменная внимала,
Она почти что хохотала,
Лишь самоё себя любя.
И равнодушно отвечала:
"Наглец, я не люблю тебя!"
И все мне дико, мрачно стало:
Родная гавань, абордаж,
Орган и ром, корабль наш -
Ничто тоски не утешало.
В унынье сердце сохло, вяло.
И наконец задумал я
Оставить теплые края;
Морей неверные глубины
С дружиной братской переплыть,
И бранной славой заслужить
Вниманье гордой Далмы Тии.
И сердце злое покорить.
Я вызвал смелых мореходов,
Искать далёких берегов.
И мы познали мир пиратов,
Услышав, смертный крик врагов,
И залпы с корабельных бортов,
Мы стали злом для всех портов.
Я вдаль уплыл, надежды полный,
С толпой храбрейших забияк;
Мы десять лет снега и волны
Багрили кровью. Как собак,
Нас обещали перевешать.
Но все попытки были тщетны.
«Голландец» не могли поймать.
Со смертью так легко играть.
Молва неслась: уж в Сингапуре
Страшились дерзости моей;
Мы бились даже в страшной буре,
Кровь становилась горячей.
Мы весело, мы грозно бились,
Делили дани и дары,
Считая барыши, садились
За дружелюбные пиры.
Но сердце, жившее лишь ей,
Под шумом битвы и пиров,
Томилось тайною кручиной,
Болело, стыло, все сильней.
"Пора домой", - сказал я, - "Братцы!
Тортуга наша заждалась!"
И мы – давнишние скитальцы,
Направили «Голландец» вспять.
Страх оставляя за собой,
В залив Тортуги шебутной
Мы с гордой радостью влетели.
Сбылись давнишние желанья,
Сбылись давнишние мечты,
Минута сладкого свиданья,
И для меня блеснула ты!
К ногам красавицы жестокой
Свою я саблю положил,
Кораллы, злато, жемчуг, в общем
Все, что разбоями нажил.
Пред нею, страстью упоенный,
Безмолвным роем окруженный
Ее завистливых подруг,
Стоял я пленником послушным;
Но Тиа скрылась от меня,
Примолвя, с видом равнодушным:
"Пират, я не люблю тебя!"
К чему рассказывать, приятель,
Чего рассказывать нет силы.
Остался я как перст один,
Душой уснув, в дверях могилы,
Я помню злобу этих дней,
Когда о Далме мысль рождалась,
По рыжей бороде моей
Слеза тяжелая срывалась.
Но слушай: в родине моей
Меж одиноких рыбарей
Легенда страшная таится.
И в той легенде говориться,
Что, вырвав сердце из груди,
От чувства можно исцелиться.
И душу дьяволу отдав,
Я смог познать науку злую,
Топить без пушек корабли.
Не ведал чувств. И грудь пустую,
Теперь уже не жгли они.
Теперь я души мог ничтожить,
А мог спасать, когда хотел.
Жестока жизнь, хоть и прекрасна,
У смерти же есть свой удел.
И грозной воле починялись
Глубины, волны, корабли.
Я был властителем вселенной!
Всего, но только не любви…
Но я, любви искатель жадный,
Решился в грусти безотрадной
Девицу чарами привлечь
И в гордом сердце Далмы хладной
Любовь волшебную зажечь.
Я десять лет скитался в море,
Но вот настал желанный миг,
И тайну страшную природы
Я черной магией постиг:
Узнал я силу заклинаньям.
Венец любви, венец желаньям!
Теперь-то Далма, ты моя!
Победа наша, думал я.
Но в самом деле победитель
Был рок, упорный мой гонитель.
В мечтах надежды молодой,
В восторге пылкого желанья,
Творю поспешно заклинанья,
Зову я духов в тьме морской,
Из волн взлетел корабль мой,
Стрела промчалась громовая,
Волшебный вихорь поднял вой,
Корабль вздрогнул под ногой...
И вдруг сидит передо мной…
В татуировках это нечто,
Всё в дредах и сурьме, конечно.
Глазами дикими сверкая,
Она пугала и меня!
Признаться - жуткая картина,
И все же это была Тиа!..
Я ужаснулся и молчал,
Глазами страшный призрак мерил,
В сомненье все еще не верил.
И вдруг почти что закричал:
"Возможно ль… Далма, это ты ли?!
Но где теперь твоя краса?
Скажи, ужели небеса
Тебя так страшно изменили?
Скажи, давно ль, оставя свет,
Расстался я с душой и с сердцем?"
"Давно ли?.. Ровно сорок лет!"
Я будто съел горчицу с перцем,
"Сегодня семьдесят мне било," -
"Оно" еще и уточнило!
"Што делать?" - шепелявит Тиа, -
"Толпою годы пронеслись,
Помады все перевелись,
Зато в достатке гуталина!
Но разве я, да не красива?
Да мне вообще-то все идет!" -
Она кокетливо кривлялась, -
"Любимый мой, спрутобород!"
И явно просто упивалась:
"Ты кстати в зеркало гляделся?
А зря! Такое там узришь!
Но не сердись, мой друг подводный,
Ты спрут, но очень благородный,
И очень нравишься ты мне,
Хоть я не та, что прежде стала.
Не то, что встарину была,
Не так жива, не так мила;
Зато (прибавила болтунья)
Открою тайну: я колдунья!"
И было в самом деле так.
Немой, недвижный перед нею,
Я совершенный был дурак
Со всей подводностью моею.
Но вот ужасно: колдовство
Вполне свершилось по несчастью.
И это… как бы… существо…
Ко мне пылало дикой страстью.
Скривив улыбкой ротик черный,
Могильным голосом она,
Бормочет мне любви признанье.
И намекает мне "на дно",
На щупальца, и на свиданье.
Наедине!
Вообрази мое страданье!
Я трепетал, потупя взор;
Она же страстно продолжала
"Так, сердце я теперь узнала;
Я вижу, верный Друг, оно
Для нежной страсти рождено;
Проснулись чувства, я сгораю,
Томлюсь желаньями любви...
Приди в объятия мои...
О Дейви, милый! умираю..."
И между тем она уже,
Мигала томными глазами;
И между тем за мой камзол
Хваталась цепкими руками;
И между тем я обмирал,
От ужаса, зажмуря очи!
И вдруг терпеть не стало мочи;
Я с криком вырвался, сбежал.
Мы погружались так, что ныли
Шпанготы с киля до кормы.
Её же волны подхватили,
И в дельту речки отнесли.
Она вослед кричала что-то:
"О, недостойный, ты мертвец!
Тебя лишь только я любила!
А ты сбегаешь как подлец!
Но обещаю, будь спокоен,
Твоё я сердце разыщу!
Меня ты просто не достоин!
Да я тебя на фарш пущу!"
Так мы расстались. С этих пор,
Живу в морском уединенье,
С разочарованной душой;
«Голландец» мой мне в утешенье.
Лишь море, Кракен и орган –
Лекарство от душевных ран.
Уже зовет меня могила;
Но чувства прежние свои
Шаманка так и не забыла,
И пламя позднее любви
С досады в злобу превратила.
Она и нынче, безустанно,
Пытаясь ревность возбудить,
Мальчишек всяких постоянно
Еще пыталась совратить.
Душою черной зло любя,
Колдунья старая, конечно,
Положит глаз и тебя;
Но горе на земле не вечно!
А мне пора в мою пучину…
Давно не топли корабли.
Пойду на дно, как сердце сыщешь,
Ты мне записочку черкни!
|
