***

15 августа 17** года

Прекрасное утро сегодня. Я спросила горничную, нравится ли ей восход солнца, на что она ответила: "Как пожелаете, мисс Суонн". На самом деле она не очень разговорчивая, скорее даже нелюдимая. С тех пор, как я здесь живу, а прошло уже года два, я слышала от неё только "да, мисс" или "нет, мисс". Мне кажется, что даже такая простая недалёкая девица, как моя горничная, понимает, почему богатая, гордая мисс Элизабет, девушка, которая когда-то танцевала на самых известных балах, на которую когда-то засматривались лучшие кавалеры Британии, вдруг оказалась здесь, словно в заточении. Странно, я рассуждаю так, будто я смирилась. Хотя, а что мне остаётся? Наверное, только смеяться над собой и раз в год класть венки из цветов на морскую гладь. Больше ничего мне не остаётся. Только жалеть о своей глупой жизни и вспоминать…вспоминать…вспоминать..

17 августа 17** года

губернатору Ямайки
г-ну Суонну лично

Дорогой отец!
Отвечаю на Ваше недавнее письмо. Надеюсь, Вы пребываете в добром здравии, как и всегда, дела Ваши идут прекрасно, Порт-Роял, город, столь любимый мною, процветает и развивается. Сама я здорова, благодарю Вас за те гостинцы, что Вы прислали мне давеча. Вы спрашивали меня, как я поживаю, как провожу своё свободное время? Проживая за столь высокими стенами, нельзя быть счастливой, но что ж, видимо, такова судьба изменницы и предательницы. Дорогой отец, я не обвиняю Вас за то, что Вы выслали меня на этот Богом забытый остров, заперев в четырёх стенах за преступления, якобы совершённые мною против Вас и Британской короны, ибо каждый должен получить по заслугам. Но и не благодарю Вас за моё спасение из петли виселицы, ибо каждый день проживаю в душевном смятении. Я бы желала умереть на эшафоте, два года назад вместе с моим женихом- небезызвестным Вам Уиллом Тёрнером, спаси Господь его душу. Моя любовь к этому человеку всё ещё живёт в моём глупом женском сердце, коему, к несчастью, я приказывать не могу, равно как и к тому пирату, о котором вы когда-то отзывались весьма благосклонно. Но, не буду лукавить, прошлое-это прошлое, его не вернуть, не изменить и не исправить. Посему ещё раз заверяю вас, мой возлюбленный отец, что я не одумалась, что также продолжаю считать себя не подданной Её Величества королевы, а свободным флибустьером, находящимся во временном заточении. Поэтому ещё раз благодарю Вас за то, что справляетесь о моём состоянии, но отвечаю, что тело моё чувствует себя прекрасно, а душа - о ней позаботится наш всемогущий Господь.
Ваша дочь Элизабет
Написано в усадьбе Суонн, 17 августа сего года от Р.Х.

20 августа 17** года

Я часто в последнее время вспоминаю об Уилле. Он был хорошим человеком и верным другом. Ради меня он пошёл под суд, а затем на эшафот, ради меня он клялся, что один виноват в преступном пособничестве пиратам. Вот в каких грехах нас обоих обвинили по возвращении в Порт-Роял. Он, как истинный пират, держался до самого конца, не сказав ни слова дурного, пытаясь уверить всех, включая моего отца, что меня похитили и увезли на корсарском бриге, что я ни в чём неповинна, что всё это была только его инициатива, тогда как я была лишь несчастной пленницей. В конце концов, некоторые из напыщенных слащавых идиотов, заседающих в Городском Совете, сколько я себя помню, даже поверили ему и в негодовании потребовали немедленной казни через повешение. Однако на этот раз не выдержала я. И я рассказала всё, до самого последнего слова, до того момента, как мы приплыли на маленький островок в Индийском океане, что носил название Край Света, и своими глазами увидели, что всё, рассказанное пьяными моряками и Тиа Далмой об этом месте- полная ложь, что никакого спасения для умерших уже нет. Капитан Джек Воробей навсегда упокоился с миром, нам ничего больше не оставалось, кроме как, погоревав, возвращаться обратно. Плывя в Порт-Роял, я не знала, на что надеялась, наверное, на снисхождение Её Величества королевы английской и моего отца-губернатора Ямайки. Снисхождения, которого не была удостоена. И вот нас с Уиллом-моим бывшим женихом приговорили к смерти. Меня помиловали почти в самую последнюю секунду, специальной грамотой самой Королевы. Но толпа требовала зрелищ и крови. Уилла повесили…
Я видела, как на его шее палач, назначенный для исполнения этой казни, затянул верёвку, а затем выбил опору у него из-под ног. Самое интересное, что мой милосердный отец, человек, по его мнению, спасший меня от подобной участи, заставил меня смотреть на казнь друга моего детства, самого близкого человека, который у меня остался. Зачем? Для меня до сих пор это остаётся загадкой. Сам г-н Суонн не удостоил меня ответом, хотя, наверное, он полагал, что такое зрелище заставит меня броситься на колени, вымаливая прощение, и зарыдать во весь голос о том, что я отвратительная, беспутная женщина. Что ж. Полагаю, за год моего отсутствия дома многое изменилось. Я больше не считаю себя губернаторской дочкой, юной нежной мисс Суонн, я - пират.
23 августа 17** года

Отец часто пишет мне о том, что Джеймс Норрингтон многого добился, что, благодаря своим заслугам перед Великобританией и лично Её Величеством, он руководит всем флотом Ямайки, а величают его теперь "коммодор Норрингтон". Отец намекает на то, что, если я соглашусь отдать ему свою руку и сердце, а также разделить с ним брачное ложе, моё доброе имя будет восстановлено, и я вновь смогу вернуться в Порт-Роял и блистать в свете. По мне, так лучше сгнить в моей воображаемой тюрьме, чем пойти за такого человека, как Норрингтон. Лучше я сойду с ума и зубами перегрызу собственные вены, чем буду днём улыбаться дамам, считающим меня пиратской подстилкой, а ночью - удовлетворять прихоти этого солдафона коммодора. Я знаю, что он желает меня больше, чем всё золото, что у него уже есть, чем его положение и отношение окружающих. Наверное, я даже смогла бы избавиться от него и выйти в открытое море, но для начала мне пришлось бы поработать в его постели и гостиной. Нет. Элизабет Суон поступила бы именно так, но Лиззи так не сделает никогда. Не на ту напали. Ведь я знаю, что в душе он грязное отвратительное животное, существо, которое я когда-то подняла из грязной лужи на Тортуге, в которой он валялся пьяным и разбитым, потерявшим всякое человеческое достоинство и гордость.
Я помню, что когда мы вернулись в Порт-Роял, Джеймса уже восстановили в должности, он был таким счастливым и блестящим, словно новый пенни, так суетился, сочась тщеславием и величием. Мне хотелось рассмеяться ему в лицо, затем ударить, а затем плюнуть. Ведь это именно он взмахнул рукой, подавая сигнал палачу, когда Уилла казнили.

25 августа 17** года

Я плакала всю ночь. Странно, да? Плакать ночами из-за того, кто бесславен, кто, очевидно, не любил меня. Но сейчас, находясь в постоянном одиночестве, я понимаю, что мне не важно, любил ли он меня. Самое главное, что я его любила, что я отправила его на верную гибель. До сих пор не понимаю, почему я так сделала. Раньше я оправдывала себя тем, что хотела, чтобы остальная команда выжила, все: Уилл, мистер Гиббс, Пинтл, Рагетти, Коттон, все наши ребята, с которыми за долгие месяцы плавания я успела сродниться и полюбить, но на самом деле, как бы отвратительно и эгоистично это не звучало, я хотела жить сама. Не ради них я это сделала, а ради себя. Я не хотела оказаться в желудке у Кракена, отправив туда Джека, человека, которого до сих пор люблю. Я сама убила нашу любовь, во всяком случае то, что могло из этого получиться, якобы во имя благородной цели, якобы ради справедливости. Слова, всё пустые, глупые слова. Я убила, потому что не хотела умирать. Я убила, потому что побоялась любить пирата. Глупая девочка Лиззи Суонн, которая когда-то хотела быть Тёрнер, а потом захотела быть Воробей, но как всегда - слишком поздно. Как бы я хотела всё вернуть, повернуть время вспять и не приковывать его к мачте или хотя бы приковать нас обоих.
После посещения хижины Тиа Далмы я всё ещё надеялась на чудо, верила в то, что мы спасём нашего капитана, но и это не сбылось. Всё, что мы знали о Крае Света, оказалось лишь бабской сказкой, байкой пиратов… И я вновь осталась наедине с виной и горем, с желанием умереть. Если бы не Уилл… я бы, наверное, пустила бы себе пулю в лоб из пистолета, который остался у меня после смерти Джека, точнее после того, как я окончательно поверила в его смерть. Уилл утешал меня, он был со мной всё то время, что я билась в лихорадке на пути в Порт-Роял. В бреду я твердила имя Джека, хоть лишних подтверждений было и не надо. Уилл давно понял, что я отдала своё сердце другому. По его собственным словам он понял это ещё тогда, на острове Креста, то ли почувствовал, то ли уловил новое в моём поведении, но уже тогда он знал наверняка, что нам не быть вместе, прощальный поцелуй на терпящей крушение Жемчужине не стал для Уильяма неожиданностью, скорее подтверждением его догадок. И Уилл, как всегда, повёл себя как истинный джентльмен. Нет, он не простил меня, он просто принял меня таковой, какой я и была - маленькой, потерянной съежившейся у него на коленях, горестно всхлипывающей. Он был со мной всегда, начиная с юных лет, помогал всегда и, даже узнав, что я отдала сердце другому, пирату, не бросил меня с моим несчастьем наедине. Тогда, когда нас судили в Городском Совете Порт-Рояла, я просто не могла позволить ему взять на себя полностью всю вину, я захотела спасти хоть одного близкого мне человека, не предать, однако, и этого не вышло.
Каждый год, в один и тот же день я прошу горничную сходить на берег и бросить в воду два цветочных венка, которые я плету сама. Один - для Джека, другой - для Уилла. Я бы делала и это собственными руками, но, к несчастью, моё передвижение ограничено стенами моего собственного дома.

30 августа 17** года

В моей темнице почти наступила осень. Отцветают последние цветы. Я сижу перед открытым окном и просто жду. Снова жду чуда. Верю, что когда-нибудь меня отпустят, реабилитируют или просто пришлют в красивой коробке пистолет, чтобы я смогла наконец освободиться от всех этих мыслей, ненужных, зудящих в моей голове, словно рой назойливой мошкары. Я не знаю, что мне делать с этим. Что мне делать с кошмарами, от которых я просыпаюсь сутра в холодном поту, от которых в мою душу всё больше пробирается холодное, сосущее отчаяние. Мне снится, как Джек тянется ко мне, он не видит, что за его спиной Кракен уже разинул свою огромную пасть, Джек улыбается мне, в его глазах играют опасные огоньки, пылает любовь. Да, любовь. Другого названия этому взгляду я подобрать не могу. А я стою, мои ноги словно наливаются свинцом, и я понимаю, что ещё секунда, и Кракен поглотит его, я кричу, пытаясь предупредить об опасности, но голоса нет, голосовые связки в моём горле будто умерли или, может, обездвижены, и я, словно рыба, выброшенная на сушу, бессильно раздуваю жаберные щели, но так и не успеваю ничего сказать. Кракен смыкает свою чудовищную пасть на голове у Джека, и на мой мир падает спасительная чернота. А потом я просыпаюсь в липком поту, тяжело дыша и пытаясь успокоиться. Иногда после таких снов мне нестерпимо хочется выпить. И я достаю маленькую фляжку, что храню в секретном ящичке своего бюро, и выпиваю глоток рома. Легче мне от этого не становится, просто ненадолго прекращаю думать. Раньше мне казалось дичью употреблять ром с утра, а потом я просто привыкла, наплевав окончательно на какие-либо приличия. Всё равно прислуга, да и все люди на территории Усадьбы избегают меня, словно прокажённой. Разве их представление обо мне как-то изменится, если они будут думать, что их подопечная надирается с утра ромом? Врядли… Поэтому не стоит отказывать себе в маленьком, но столь приятном удовольствии. Хотя бы иногда.

05 сентября 17** года

Вчера приезжал отец. Я увидела его ещё с балкона и тут же заперла дверь в свои комнаты на засов. Как он ни звал меня, как ни просил выйти и поговорить, я не согласилась. Все его разговоры я и так знаю. Что нового старик может мне сообщить? Что я передана на попечение господина Норрингтона и в положенный час мне предстоит предстать перед ним и священником? Спасибо, это я уже прекрасно поняла, что моё согласие было испрошено для очистки совести, а не потому что его действительно хотели получить. Что ж… Посмотрим, кто окажется прав… У меня есть ещё немного времени. Думаю, я успею достать пистолет у моей охраны.
***
Элизабет Суонн делала записи в маленькой книжечке, что хранилась у неё под корсажем, дабы она никогда не могла попасть в неверные руки прислуги или ещё кого-нибудь нежелательного. Она устала поправила прядку волос, сползшую на лоб. Даже здесь, на острове, в её прежнем доме, а ныне в каменной тюрьме, она была вынуждена одеваться, как подобает даме полусвета. Как же ей надоели эти идиотские правила. Элизабет злобно сорвала с шеи ожерелье, что пару дней назад в качестве подарка привёз ей отец-губернатор Ямайки, - и швырнула с балкона прямо в сад. Ей доставляло детское удовольствие смотреть, как садовник, неодобрительно посмотрев наверх, в сторону её комнат, подобрал находку и воровато сунул к себе в карман. Сегодня вечером ей предстояло сочетаться законным браком с коммодором Джеймсом Норрингтоном. Он уже прибыл на остров, вместе с её отцом и расположился в поместье. Но ничего - время ещё есть.
Элизабет прилегла на удобной тахте, вытянув затекшие в атласных туфельках ноги. В её платье лежать было не так-то и просто, но всё же у неё получилось, даже получилось заснуть. Балкон был открыт, впуская в её комнату свежий воздух, отдававший ароматом соли и моря.
Ей снился старый сон. Она, Джек, Кракен. Он протягивает к ней руки в немой мольбе, а она как обычно стоит, не смея вымолвить ни слова. И вдруг сон изменился. "Лизи…Лизи…", - позвал Джек из сна. Слова больно ударили по ушам, морок постепенно рассеивался. Элизабет рассеянно села на тахте. За то время, что она спала, комната успела погрузиться в полумрак. Значит, уже вечер, скоро, скоро её участь решится. Её, и этого ублюдочного Норрингтона. Человека, который не меньше её предал Джека. Элизабет встала с тахты и в тайничке, сделанным ею в полу под кроватью, нащупала холодное дерево рукоятки, затем своими тонкими пальчиками она почувствовала и ствол. Пистолет был припрятан сначала исключительно для себя. Она не хотела, чтобы её тело терзал Джеймс, воплощая в жизнь свои извращённые фантазии, однако затем мысль оформилась более чётко - убить.
Элизабет достала из тайника пистолет, а затем потянулась за своим дневником. Она точно помнила, что когда заснула, дневник лежал подле неё. Однако сейчас книжицы не было. Элизабет неприятно сглотнула. Она испуганно обернулась и только сейчас заметила, что в кресле, в самом дальнем углу комнаты, сидит человек. В полутьме было не различить его лица. В руках у него была та самая маленькая книжечка, что служила Элизабет поверенным её мыслей и чувств. Незнакомец, вальяжно развалившись в кресле, закинув одну ногу на другую, пролистывал записи. Элизабет вспыхнула. Не соображая, горя злобой и ненавистью, она подняла пистолет на уровень груди, наставив дуло заранее заряженного на всякий случай пистолета на незнакомца. Этот человек своей наглостью всё больше выводил её из себя, мучил. "Норрингтон", - неожиданно пронеслось у неё в голове.
- Положи мой дневник туда, откуда взял, ублюдок, - прошипела Элизабет сквозь стиснутые зубы, сжав пистолет покрепче в руке. Долго держать его на мушке она не сможет, через какое-то время руки начнут ходить. Так что нужно решать: либо пристрелить гадину, либо опустить оружие.
Неожиданно человек в кресле лучезарно улыбнулся, обнажив парочку золотых зубов. Он встал и направился к Элизабет. Её руки тряслись мелкой дрожью, она не верила в то, что видела, пистолет с глухим стуком упал на толстый ковёр. Элизабет вся тряслась, заходясь в беззвучных рыданиях. Мужчина приближался медленной, танцующей походкой. Он был таким же, как и всегда, может, только чуть старше или, может, более усталый… Он обнял дрожащую Элизабет, и она прижалась к его груди, пропахшей солью и морем. Она чувствовала, как её лоб щекочет маленькая бородка, как её горячие слёзы проливаются на его тёмную лоснящуюся кожу, скрывавшуюся под грубой рубахой из холстины. Его руки лежали у неё на спине, и даже через толстый шёлк платья Элизабет чувствовала их силу и дрожь одновременно. Не веря своим глазам, она потёрлась щекой о его грудь, послушала биение сердца. Ей всё ещё казалось, что он не может быть настоящим, что всё это просто мираж, обман зрения. Наконец она подняла заплаканное лицо и посмотрела в его глубокие карие глаза, подведённые сурьмой. Её собственный взгляд разрывался вопросами, накопившимися за те долгие два с половиной года, что они не виделись.
Наконец он ухмыльнулся и поцеловал её волосы лёгким касанием губ.
- Прости, что так задержался, цыпа. Раньше никак не мог- зверушка Джонса не хотела отпускать, - сказал Джек насмешливо, - Наверное, я ей понравился. Только вот мне нравится другая девушка.
Элизабет улыбнулась, хоть слёзы текли по щекам пуще прежнего. По лестнице уже бежали с криками слуги. Среди их голосов Элизабет различила голос отца, но Джек уже тянул её к балкону.

***

" Глубокоуважаемый г-н Суонн,
Пишу Вам сие письмо не как отцу, а как губернатору Ямайки. Не ожидайте от меня, что оно будет мольбой о прощении. Я только хотела сказать, что теперь истинно счастлива. На борту корабля, среди пиратов, рядом с самым лучшим из них. Вы можете ходатайствовать об объявлении меня в королевский розыск, о лишении меня гражданства или ещё о чём-то подобном, но меня Вы не увидите больше никогда, ни как дочь, ни как узницу тюрьмы Порт-Рояла. Лучше смерть. Возможно, скоро у Вас родятся внуки, но и их Вы не увидите никогда. Мне Вас искренне жаль.
И, запомните, я не мисс Суонн я -пират.

P.S. Передайте привет мистеру Норрингтону, пусть выпьет за меня чарку-другую
Искренне Ваша, Лиззи
12 декабря 17** года, "Чёрная Жемчужина"